– Но то, что вы говорите, ужасно! – прервала его баронесса де Маскранни с видом оскорбленного прямодушия.
При последних словах рассказчика трепет пробежал среди женщин, внимавших ему (быть может, в их числе находились любительницы тайных наслаждений). Я мог заметить это по обнаженным плечам графини Дамналии, находившейся в ту минуту вблизи меня. Всем знаком этот нервный трепет, всем приходилось его испытывать. «Ангел смерти пролетел», – говорят не без поэзии про такие минуты. Быть может, в этот миг пролетел ангел истины?..
– Да, – отвечал рассказчик, – это ужасно; но верно ли это? Люди откровенные не могут представить себе тайных услад лицемерия, не могут понять людей, живущих и дышащих сквозь покрывающую их лицо маску. Но если вдуматься, то разве не понятно, что их ощущения должны достигать адской глубины? Ад есть то же небо, лишь углубленное в противоположную сторону. Слова «адский» и «небесный» для определения степени наслаждения выражают одно и то же: ощущения, доходящие до сверхъестественного. Не принадлежала ли графиня де Стассевиль к числу этих характеров?.. Я не обвиняю и не оправдываю ее. Я только передаю, как умею, ее жизнь, которой хорошенько никто не знал, и стараюсь осветить ее этюдом ее характера а-ля Кювье. Вот и все.
В то время, впрочем, я отнюдь не разбирал так графиню Дю-Трамблэ, как разбираю теперь ее образ, запечатлевшийся в моей памяти, словно оттиск ониксовой печати на сургуче. Если я разгадал эту женщину, то совершилось это гораздо позже… Могучая воля, которую я признал в ней задним числом, убедившись на опыте в том, насколько тело человека является слепком его души, вздымала эту скованную мирными привычками жизнь не более, чем волна рябит поверхность внутреннего моря, крепко сомкнутого берегами. Если бы не приезд английского офицера в запасе Каркоэля, которому соотечественники посоветовали ехать проживать свое половинное содержание в нормандском городке, так походившем на английский, то бледнолицая насмешница, прозванная в шутку «госпожой Иней», никогда не узнала бы, какую могучую волю носила она в своей груди «расплавленного снега», как выражалась Эрнестина де Бомон, но от которой все отскакивало, как от скалы полярного льда. Что ощутила она при встрече с Каркоэлем? Познала ли она, что для нее глубоко чувствовать – значит желать? Увлекла ли она силою своей воли человека, обреченного любить только карты?.. Как удалось ей осуществить близость, опасностей которой так трудно избежать в провинции? Все это – тайна, не раскрытая и по сию пору; если ее и начали прозревать позже, то в конце 182… года о ней никто не знал. Между тем как