Утирая рукавом притворные слезы, обратилась однажды мачеха к мужу:
– Отпустите меня, пожалуйста, совсем из дому обратно к моим родным. – Она сказала это с глубокой печалью.
Муж был поражен такой неожиданностью:
– Что ты говоришь? Отпустить тебя совсем к твоим родным? Разве тебе противно жить у меня в доме, ты не хочешь быть мне женой?
– Смею ли я говорить такое? Мне и во сне не снилось, чтобы я не хотела жить здесь, чтобы мне противно было… Но если я останусь здесь в тех условиях, как сейчас, то жизни моей грозит опасность. Лучше уж, я думаю, теперь же отпустить меня совсем; вот почему и прошу я об этом.
Заливаясь слезами, она распростерлась почтительно перед мужем. Мало-помалу муж стал прислушиваться к ее словам.
– Что же грозит опасностью твоей жизни? В чем, собственно, дело?
– Падчерица, кто же больше. Она смотрит на меня как на мачеху и, возненавидев меня, задумала страшное дело – извести меня совсем. С некоторого времени она стала запираться у себя в комнате и, колдуя там над сделанным из дерева моим изображением, хочет в конце концов отнять у меня жизнь.
Выслушав ее подробно, муж не придал было особенного значения ее словам, считая их не более как наговором вроде прежних, но тут он вспомнил, что действительно, с некоторого времени дочь все запирается у себя в комнате и почти не показывается на глаза. Значит, в словах мачехи есть все-таки некоторая доля правды. Наполовину веря, наполовину нет и не решаясь высказать свое суждение, он решил, что самое лучшее – пойти ему в комнату дочери и выяснить, что в этом правда, а что ложь. Успокоив всячески жену, он неслышными шагами направился в комнату дочери.
Падчерица смотрела на мачеху все-таки как на мать и стала привязываться к ней, несмотря на то что она была ей не родная мать; но мачеха со своей стороны не платила ей тем же, мало того, она еще наговаривала на нее отцу. Видела и знала все это падчерица, и тем больнее становилось на душе у нее, каждое утро, каждый вечер плакала она, а вместе с тем больше и больше тосковала она по родной своей, давшей ей милость увидеть свет матери. Что ни утро, что ни вечер, чуть только урвется у нее свободная минута, уходила она в свою комнату и, вынув заветное зеркало, не отрываясь, глядела в него.
В этот день тоже, как и всегда, затворившись в своей горенке, смотрела она в зеркало, как вдруг неожиданно отодвинулась передвижная дверь и кто-то вошел в комнату. Девушка обернулась,