– Зачем?
– Ты глухой, что ли? Поговорить надо.
Седлов никогда не был спортсменом и предполагал, что Цыбин бегает быстрее него, поэтому мысль побежать назад в школу под защиту бабушки-вахтера или вперед, к тротуару, надеясь на случайных героев-прохожих, сразу исчезла. И он пошел за Цыбиным.
Надо сказать, что путь был коротким: они отошли в так называемую школьную курилку, шагах в десяти справа от крыльца, где уже начиналась густая растительность, буквой «П» окаймлявшая школу. Это было излюбленным местом гимназистов-курильщиков, до того как его заняли учителя—курильщики, выгнанные запретом из лаборантских и кабинета трудовика, тем самым заставив гимназистов искать другие места. Но Цыбин позвал Седлова явно не перекурить, о чем свидетельствовало и начало разговора:
– Помнишь, что на уроке мне сказал?
– Нет, – сказал Седлов, хотя сразу все вспомнил.
До фееричного брейн-ринга был урок литературы в 11-м «Б». Урок был посвящен Чеховскому «Ионычу», так как Седлов, вопреки утвержденной программе и никем не читаемых учебников, был убежден, что ХХ век надо открывать именно Чеховым, который, собственно, комично и легко показал, что девятнадцатый больше не актуален. Урок шел легко, и ничто не предвещало неожиданностей. Разобрав сюжетные перипетии, Седлов перешел к любимым неожиданным параллелям и попросил сравнить Старцева с Хлестаковым, Чичиковым, Ракольниковым и даже Пьером Безуховым. Почему, например, в отличие от Старцева, который честно зарабатывает свои деньги, мошенники Хлестаков и Чичиков сохраняют свою привлекательность?
Лучшим, как всегда, был Игнат Подгорный (на таких, как он, Седлов и работал). Именно он со своей есенинской внешностью и такой же преданностью литературе указал на то, что герои Гоголя не деградировали, остались живыми. А почему Пьер Безухов не стал «ионычем», хотя для этого были все предпосылки в начале романа? – И опять Подгорный: влияние Болконского и широта. А Обломов, уже по словам далеко отстающего от Подгорного, но неглупого Сергея Бликова, в отличие от Ионыча, «добрый и думает». Седлов было уже внутренне порадовался, что 10-й класс хотя бы для двоих не прошел мимо, но эту внутреннюю радость порвал Цыбин:
– А за что вообще осуждать этого, как его, Оныча. Нормальный чел, бабло гребет.
Цыбин, редкий гость на литературе, органически раздражал Седлова. Раздражал всем: грязной смуглотой, полуживыми прыщами на лице, соседствовавшими с яростным и, главное, пустым, но уверенным взглядом тупой агрессивной собаки. И Седлов был далеко не единственным среди коллег, у кого Цыбин вызывал те же чувства. Информация школьного сарафанного радио о том, что родители Цыбина – высокосидящие врачи, у которых лечится администрация школы (от чего – Седлов не вникал), по-видимому, указывала на единственную