– Ваши родители скучают, – честно ответил он воцарившейся тишине, – но просят передать, что держатся.
– Точно? – Вопрос в ее глазах не унимался. – Это так не похоже на маму.
– Будьте уверены, так они и сказали. Оба.
– А что они говорят в общем… обо всем, что происходит? – спросила Помона.
– Что встретят вас одинаково теплыми объятиями, что бы вы для себя не решили.
Под немигающим взглядом Ти-Цэ недоверие на лице Помоны затопил густой румянец. Стражи на соседних ветвях довольно заерзали, а сама женщина низко опустила голову и покивала. Даже за завесой темных волос Ти-Цэ увидел похожую на отцовскую как две капли воды улыбку – болезненной гордости.
– Вот значит, как они сказали.
Снова воцарилась тишина. Стражи галантно ждали, пока Помона протрет глаза и овладеет с голосом.
Наконец она вскинула голову. Ти-Цэ услышал, как в горле у нее что-то щелкало, но голос прозвучал твердо и ясно, как никогда не звучал до этого.
– Ребята. – Она обвела взглядом присутствующих. – У меня… То есть… – Помона помотала головой. Стражи подбодрили ее внимающей тишиной. Она вздохнула поглубже и собрала мысли в кучу. – В последнее время я не мало сил посвятила тому, чтобы нарисовать на стенах своей комнаты кое-что особенное. Вам, наверное, это знакомо.
Стражи переглянулись между собой. Только Ти-Цэ не отрывал от нее испытующих глаз.
– И что же это? – спросил он тоном учителя, который сверяет знания ученика со своими собственными.
Она выдержала его взгляд, но румянец на ее щеках вобрал в себя еще больше краски.
– Я рисовала то, что для меня действительно сокровенно. То, что я никому не решалась открыть, что отказывалась даже признать самой себе. Мои тайны, мысли, желания и слабости.
Ти-Цэ не перебивал.
– Вы все стараетесь быть со мной дружелюбными и честными. Но вам это и самим в новинку, с человеком точно. Я знаю цену вашему доверию и открытости, и хотела бы приложить столько же усилий, сколько прикладываете вы. Поэтому я должна… нет, я хочу сделать шаг вам навстречу прямо сейчас.
Стражи ее поняли.
Мужчины по очереди заходили в комнату гостьи и подолгу рассматривали вывернутую наизнанку душу Помоны. Единственным бессменным наблюдателем на правах сопровождающего был Ти-Цэ. Он стоял подле крепко сжавшей челюсти женщины и долго не сводил непроницаемых глаз с портрета, который Помона изобразила на стене прямо напротив своей постели, в том же стиле, что и остальную часть ее исповеди: мелкими штришками, так, как рисуют схемы для будущих тканей.
К вечеру дерево вновь обросло Стражами. Все лица до одного были обращены к бордовой до корней волос, но решительно вскинувшей голову Помоне.
Постепенно их могучие головы одна за другой склонялись перед ней, до тех пор, пока поднятой не осталась только ее собственная. Ниже всех подбородок к земле тянул Ти-Цэ.
19
– Так