Повисло тяжкое молчание.
– Ну, вы как знаете, а я откланяюсь, – Извлекунов стал застегивать, где было расстегнуто. – Хорошо, как говорится, в гостях, а дома гораздо лучше…
– Сидеть, – негромко приказал Гастрыч, и окулист моментально сел обратно.
– Я и то, и я сё, я же и поросё, – заявил он запальчиво. – Мне на работу нужно. Вечером.
10. Целина
– Перво-наперво, – объявил Гастрыч, – надо расширить посевные площади.
– Что вы имеете в виду? – насторожился старший Амбигуус.
– Простейшие вещи. Сколько у вашего семейства земли? Надела?
– Что – надела? – встрепенулась и Анюта.
Гастрыч махнул на нее татуировкой серьезного ранга.
– Я про земельный надел говорю. У вас посевная площадь – узенькая полоска вокруг горшка, бесконечно более важного для вас, городских. А ведь я из крестьян. У меня до сих пор во рту держится привкус парного молока, – взвинчивая себя, Гастрыч делался поэтичнее. Есенин покуда несся к финишу первым, но в спину ему дышали, и Гастрыч настигал – не иначе, как для проникающего брудершафта.
Не спрашивая хозяйского разрешения, он прошагал в сортир, ковырнул носком плитку. Носок заменял Гастрычу тапок, а порой и ботинок. Бывало, что Гастрыч начинал сомневаться, есть ли на нем носок.
– Все на соплях, – пробормотал он. Плитка подалась, открылось каменное покрытие. – Ох ты бога в душу мать! – рассвирепел сосед, еще недавно отстаивавший Создателя. – Еще и это снимать придется! Ну, всем миром навалимся. – Он посмотрел на сиротливую, но таящую в себе начатки грибов, полосочку земли вокруг унитаза. – Землица! – благостно всхлипнул Гастрыч, становясь на колени. – И к чему нас раскулачивали? Вот же она, кормилица наша! Прозябает в отхожем месте!
Он солировал, окружающие безмолвствовали, сраженные утренним ужасом.
– Еще и юрист понадобится, – присочинял Гастрыч. – Как там с этими законами о землице? Можно ли ею частно владеть? Или частично частно? Ведь мы же государственно… Теплицу устроить, парник? Для подножного корма?
– Слушайте, – сказал Крышин ласкательным тоном. – Мы с товарищем совершенно не в курсе. Мы видели, что здесь что-то выросло, какие-то растения. И все. Грибы, мхи, лишайники, папоротники, плауны – нам все равно. Можно нам удалиться и навсегда забыть об этих поганках?
– Нет, нельзя, вы останетесь, – запретили ему жестяным голосом-барабаном.
«Барабан был плох, барабанщик – Бог», – вспомнилось всем: роковой момент вмешательства окулиста.
– Ну, так мы сами уйдем, – Ключевой выпятил грудь колесом.
– Давайте, попробуйте, – не стал возражать