– Я вижу, вы утомились. Но осталось совсем чуть-чуть, еще трое – тем более, что один из них в представлении не нуждается. Я позволю себе перескочить через одну фигуру и сразу назвать человека февраля: это Андреев. Вольный Водолей, чистый, вездесущий добрый дух, который веет, где захочет, и всюду находит друзей. Вы бы видели его записную книжку – в ней места живого нет…
– Будет вам, Дмитрий Нилыч, – смутился Андреев. – Через край берете. Хватит про меня, давайте март с январем – и конец процедуре.
– Слушаюсь, – поклонился Неокесарийский, выбросил руку и провозгласил: – Господин Козерог, он же Илья Кремезной. Гений. Правда, гений, я ничуть не преувеличиваю. Ученый. Математик. Теоретик. Доцент. В будущем – академик, в этом можно не сомневаться. Своим упорством и трудолюбием способен скалу стереть в порошок.
Лица и закуски свободно плавали перед очами Александра Терентьевича. Не без труда он различил Козерога – скромного лысоватого очкарика, пившего один лимонад и евшего совсем немного. Илья Кремезной – погруженный, видимо, в какие-то математические мысли – не удосужился взглянуть на Клятова, и формальный кивок был адресован, скорее, тарелке с крохотным кусочком заливной рыбы. Дмитрий Нилыч снова вздохнул и с облегчением молвил:
– И, наконец, многоуважаемый Рыб, да простит господин Чаусов мне эту шкодную лингвистическую вольность. Месяц март. Господина Чаусова вы, Александр Терентьевич, будете видеть лишь в исключительных ситуациях – типа сегодняшней. Это затворник. Пожалуй, они с Козерогом во многом похожи – одно упрямство, один научный фанатизм. Но если Кремезной – поборник наук точных, то Чаусов – приверженец философских и мистических трудов. Книг у него, нельзя не признать, едва ли не столько же, сколько у меня. Сознаюсь, что временами я испытываю черную зависть коллекционера, но Рыба отказывается идти на контакт и заниматься книгообменом.
Клятов собрался с силами, напрягся и вгляделся в тщедушного старикашку, одетого почему-то в пальто. Тут же он догадался, что сильный запах нафталина, на который он обратил внимание с самого начала трапезы и который перебивал ароматы съестного, исходит именно от этой одежды. Старикашка Чаусов жрал за семерых, уплетая все подряд. Похоже было, что он даже не следит за церемонией и не слышит, что говорят про его особу. Во всяком случае, реакции на слова Неокесарийского с его стороны не последовало никакой.
– Все! – воскликнул Неокесарийский и сделал руками замысловатое дирижерское движение. – Остались вы, Александр Терентьевич. Я чувствую печенкой, что в дате вашего рождения