Нас под замок, его к графу, портрет графини писать. Вот так.
Что потом? Портрет написал, очень красивый. Успел и донесения нашему командиру послать, и графиню охмурить. Как заваруха началась, нас из тюрьмы выпустил, охрана в это время на стенах была. Ну мы и порезвились внутри. Спрашиваем, где рисовать так наловчился? Все детство, говорит, родители заставляли талант развивать, а дети другие смеялись, вот он и не любил это дело. Герцога нашего только нарисовал. Тоже углем, и не грозного, а хохочущего во все горло. Командир хотел порвать, но кто-то сказал, что герцог будет доволен, и забрал картину. И правда – герцог денег прислал. Много, и приглашение нашему художнику. Да, его в ту же неделю кондрекоры подстрелили. Мы эти деньги на поминках и прогуляли.
Чего вспомнил, так про жадность и Старшого. Этот художник наш жил по своим правилам. Если кто скажет, что ему вещь какая-то художникова нравится, сразу тому отдавал. Даже неудобно было порой. Мы уж все знали потом. А он не обижался. Бери, говорит, раз понравилась, мне тяжело будет носить. Легкий был человек. Хорошо с такими.
15 коротка 315 года. Утро. Южный порт. Глаз
Осторожно выглянул наружу. Похоже, ждать меня устали. Да и не знают они, кого ждать. Так, слухи… Один сидел, привалившись к стене хибары, второй ходил вдоль забора, борясь со сном. Где же я наследил? Или кто настучал? Узнаю – порешу. Потому и работаю в одиночку. Не люблю напарников. Вообще людей не люблю.
А за что их любить? Один человек, который за всю жизнь меня не попытался ударить, а только целовал, и то не знаю, кто это. Старая женщина. Помню плохо. Сказала, что она мне не мать, а кормилица. Я тогда и слова такого не знал. Кормилица – это же даже лучше, чем мать. В том месте, куда она ко мне приезжала раза три, тот, кто кормил, был и папой, и мамой, и любовью всей жизни. Все три раза плакала. Гладила по голове, совала вкусности всякие и плакала. Одета была хорошо, но не из благородных. Это я уже потом по крупицам вспоминал, кто и что. Пытался хоть что-то понять, откуда я и кто. Хозяин нашего приюта, если можно так назвать эту смесь тюрьмы, монастыря и детского дома, не дожил до моих расспросов. Получил несколько дырок в жирном теле. Я думаю, штук двести. Сорвался один из наших братьев. Мы все там были братьями. Пнул его отец настоятель, чтобы побыстрее с дороги убирался, а Дикий Гусь, так его звали, встал, выхватил у начальника нож с пояса и оторвался по полной. Столько крови я потом ни разу не видел. Хотя нет, видел.