Гретель и тьма. Элайза Грэнвилл

Ханселя и Гретель. Это ее любимая сказка. В прошлый раз мы засунули Эльке и ее мерзких старых подружек в духовку. А сегодня сделаем так, чтобы они сначала чуть не умерли, – накормим их отравленным хлебом. А потом раздуем огонь так, чтобы духовка раскалилась докрасна. Шум от них, когда они застучат кулаками в дверку, – как грохот сковородки, когда Грет готовила «Яна в кармане». Она говорила, что это Ян пытается выбраться, пока не сварился заживо, но папа сказал, что это просто поддон от пудинга подпрыгивает на тагане. Когда все стихает, мы осторожно открываем дверку и видим там лишь обрывки жженой бумаги. Я швыряю их в воздух, и их слова уносит ветер.

      Папа потом спрашивает меня про то, что ему доложила Эльке.

      – Ты воруешь с кухни, Криста? – Я мотаю головой. – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Не воровала? Хорошо. Теперь скажи: ты поцарапала Эльке?

      Я делаю круглые глаза.

      – Нет, папа.

      – А плохие слова говорила? Она утверждает, что ты ее грубо обзывала.

      – Как я ее грубо обзывала? – спрашиваю я с опаской. Но он не отвечает, и мне понятно, что ей не очень-то поверил. – Я ничего плохого не делала, папа. Это она вредничает.

      – Пусть и так, – говорит папа. – Я бы хотел, чтобы ты извинилась перед Эльке за то, что огорчила ее. Пожалуйста. Ради меня.

      Я хмурюсь и отвешиваю губу.

      – Зачем?

      – Затем, – отвечает он устало, – что мне нужно, чтобы она за тобой присматривала, пока я на работе.

      – Почему я не могу ходить с тобой в лазарет?

      – Не говори глупости, Криста. – Он достает бурый бумажный пакет. – Смотри, что я тебе принес – славную черемуху.

      Папа угощает меня черемухой, когда я обещаю извиниться. Забираю Лотти в сад, и мы считаем там косточки и смотрим, как далеко я их могу плюнуть:

      Eins, zwei, Polizei[33],

      Три, четыре, бригадир,

      Пять, шесть, злая карга…

      Эльке находит у меня в волосах колтун и дерет его расческой.

      – Ай! Ай! Не надо, больно.

      Она принимается плести мне косу и дергает так сильно, что у меня будто каждый волосок вытаскивают с корнем: пинь-пинь-пинь, – Грет так прореживала редиску.

      – Прекрати этот дурацкий ор, – шипит она мне в ухо, – иначе я тебе такое устрою – мало не покажется. – Она завязывает по красной ленте на каждой косе, сжав губы так, что рот у нее делается похожим на скрученный кончик колбасы, а затем убирает мне волосы с лица и закрепляет их заколками.

      – Вынь их. Слишком туго.

      – Оставь их в покое. Допивай молоко. Быстро. Мне недосуг все утро плясать тут вокруг тебя.

      – Не буду. – Пихаю чашку, она заваливается, и я смотрю, как молоко течет по столу: широкая белая река, она уносит камни крошек и исчезает за край, как сливочный водопад. Следом катится чашка, подскакивает на линолеуме и разлетается на несколько осколков.

      – Ах ты маленькая… – Эльке заносит руку и шлепает меня по ноге так, что от ее пальцев остаются красные отпечатки. Я пытаюсь вспомнить грубые слова, которые Грет произносила себе