Ивладу даже не пришлось заходить в сам лес: чудище по глупости подобралось так близко к границе, что, когда стрела вонзилась в крыло, рухнуло прямо на тропу. Всё дальнейшее произошло быстро и вовсе не так захватывающе, как Ивлад себе представлял. Он завязал девоптице рот, чтоб не вздумала петь и морочить его разум, а она и не пыталась, притихла как-то совсем уж нехорошо и долгое время даже не дёргалась. Ивлад то и дело присматривался, дышит ли, и успокаивался, заметив, что пернатая грудь всё же вздымается.
Ускакав наконец подальше от Серебряного леса, Ивлад остановил коня посреди замёрзших болот. Ночь подходила к концу, брезжил на востоке серый предвестник восхода, а Серебряный лес за спиной стоял безмолвно и недвижимо, посверкивал инеем. Ивлад то и дело оборачивался на него и прислушивался: не доносятся ли крики девоптиц? Не заметили ли чужака?
Спешившись, он стянул вниз чудовище в сетке. Красивая тонкая сеть испачкалась кровью, и Ивлад вдруг почувствовал к пойманной девоптице острую жалость.
Усталость и напряжение навалились разом, а вместе с ними – чувство вины. Аккуратно, дрожащими руками распутав сеть, Ивлад вызволил чудище. Девоптица упала на снег, разметав по земле раненое крыло. Стрела по-прежнему торчала, сверкая в лунном свете, перья вокруг раны слиплись и потускнели. Ивлад досадливо потёр лоб.
– Прости меня, – пробормотал он, сцепив озябшие ладони. – Сейчас. Потерпи немного.
Ивлад достал из мешка мазь и тряпицы, осторожно вытащил стрелу и перевязал крыло. Девоптица лежала смирно, но, взглянув в её лицо, Ивлад увидел блестящие дорожки слёз.
– Извини, – беспомощно повторил царевич. – Но повязку со рта не сниму. Не бойся, больше я ничего тебе не сделаю. Только привезу во дворец. И тут же верну обратно. Не держи на меня зла.
Он не стал разводить костёр, чтобы не привлечь внимания других девоптиц. Съел немного из запасов, которые успел набрать во дворце, выпил воды, насыпал Звездочёту овса и сел передохнуть хоть на пару минут.
В голове вертелись и вспыхивали сумасшедшие мысли. Видеть перед собой живую девоптицу было странно. С раннего детства Ивлад встречал их изображения на всём подряд: на пуговицах, на сундуках и туесках, на домовой резьбе и даже на платках, которые вышивала в детстве сестра. А тут – вот она, живая девоптица, такая же, как на картинках, только краше. Перья такие крупные и переливаются, куда больше и ярче, чем у тетерева или фазана. Когти на лапах крепкие, изогнутые, вспорют живот одним махом, если потребуется. До ключиц всё птичье, а выше – девичье лицо. Закрой тело, и покажется, будто девушка на снегу лежит, да не простая, а боярская дочка в лучших бусах и серьгах, лицом нежная, а глаза так и стреляют гневом, зелёные и блестящие, словно самоцветные камни.
В