вам… Тьфу! И это то, что мы заслуживаем? Ахматов, дружище, дружбан, друг дней моих суровых, пропойца и старый сукин ты сын, это то, что мы заслуживаем? Малец, ответь мне, кто вы там, потерянное поколение? Очередное? Или пустое? Поколение неженок! Так вот, вам, быть может, и виднее… Стариков судить – много ума надо! Да не стой же ты в проходе, чертов идиот, вон уже сколько тебя обойти пытаются! Эх ты… Знаете, господин Ахматов, видать, это именно то, что мы заслуживаем. Если мы дожили до того, чтоб видеть весь этот позор, допущенный нами, видеть, как вся смытая с нас грязь ходит под солнцем под личиной всех этих господинов Шпруцев и их подсосов, то, видать, мы заслужили нового господина, новых и новых господ до конца наших дней. Как это было? Пошути с рабом, и он покажет тебе задницу? Позавчера мы разрушили все, что так любили, вчера пустили бесполое потомство, сегодня допускаем господинов, а завтра мы рабы, которым показывают задницу. Или уже? Что это, на горле ошейник? Тебе смешно, Ахматов, тебе смешно… Пока твоя скрытая задница охлаждается в тени, я гордо хожу под испепеляющим солнцем. Но ты смейся, Ахматов, смейся. «Когда мои кости под лучами солнца сотрутся в пепел, поднявшийся ветер вберет в себя мой прах и прах всех, кто ходил под солнцем…», и этот прах забьется в твою нору, Ахматов, набьет тебе глотку, тебе и тебе подобным, тогда ты наконец единственнейший и первый раз в своей никчемной жизни выберешься под солнце. Тогда-то мы и будем смеяться, Ахматов. Это то уже, чего заслуживаешь ты, дружбан.
Краснолицый смеялся долго и горько, начинал с раскатистого хохота и заканчивал завыванием, все время похлопывая жирной рукой по коленке так называемого Ахматова. Тот терпел молча, выжидательно, лишь поглаживал свободной рукой свою плешь и не подавал вида, что тирада приятеля хоть как-то его тронула.
– Если возвращаться к нашим баранам, не скажу, правда, не скажу, – поперхнувшись, просвистел мой собеседник, – мол, Шпруц оставил наследников, я так не думаю. Думаю, дело растянется на бог знает какой срок, но тут два и два не нужно складывать, чтобы понять, чем весь этот спектакль кончится.
– О чем вы? – спросил я.
– Как о чем, да как о чем?! – срываясь на хрип, точно подавившись, прорычал краснолицый. – Ветер, тот самый ветер, он-то дует с запада, – теперь, точно поддевая вилкой за шкуру, не унимался он. – А ведь они могли бы выйти…
– Не выйдут, – впервые подал голос Ахматов.
Краснолицый пристально поглядел на него, удивленный, уязвленный столь резким вмешательством в свою тираду, а затем твердо, сквозь зубы процедил:
– Говорю, а ведь могли бы выйти…
– Не выйдут, – повторил все также меланхолично Ахматов.
– Слушай, значит, ты все это время молчал, пока я тут распинался, а теперь вдруг активизи… ляпаешь такое. Что значит «не выйдут»?
– То и значит, – стоял на своем Ахматов, закинув ногу на ногу.
– Но ведь могли бы…
– Могли.
– Но
