– С таким-то приварком к жалованью – немудрено! – хохотнул Грибский. – Я, признаться, господа, и сам частными уроками китайского и японского балуюсь, хотя и времени в обрез. Обнаружил, что письмо, точнее иероглифы, у них одинаковые, китаец может прочесть написанное японцем и наоборот. Вот и решил зубрить. Получается, что оба языка сразу учу. Уже две сотни картинок одолел. Кстати, сделал прелюбопытные открытия. Если японский иероглиф, обозначающий слово «женщина», повторить трижды, получится иероглиф, обозначающий слово «шумливый» или «крикливый»… И он же обозначает слово «разврат», вот-с…
– А помните наш неожиданный вызов на Кавказ? – прикрыв глаза и погрузившись в воспоминания, произнес Чичагов. – Как государь нас озадачил Маньчжурией?
– Не озадачил, а ошарашил! – кивнул Гродеков. – То – ничего, то – всё! То бедными родственниками считались, а тут вдруг в завидные женихи обратились. Зато теперь в наше разведочное управление осведомители в очередь записываются. Потапов и Стрельбицкий разве что конкурсы не объявляют за самую свежую информацию. Шутка ли – увеличить бюджет тайных операций сразу в двадцать раз!
– Но ведь всё равно проглядели, стервецы! – скривился Грибский, вспомнив события прошедшего лета 1901 года, когда к его полевому штабу прорвался целый полк китайской армии, сочувствующий ихэтуаням, а у него под рукой кроме комендантского взвода оказалось только прибывшее отделение снайперов африканской бригады, да какая-то экспериментальная картечница, больше похожая своими расставленными лапками и любопытствующим носом на паука-переростка.
– Ваше высокопревосходительство! – козырнул тогда штабс-капитан в плащ-накидке, больше похожей на кусок газона, прилепленного на спину. – Прошу разрешения на организацию обороны по новым уставам. Имею соответствующий опыт и наставления…
– Действуйте, голубчик, – угрюмо ответил Грибский, – хотя бы на десять минут задержите. – И отправился уничтожать штабные шифры и остальную секретную документацию, в захвате которой он уже не сомневался, как, впрочем, и в гибели собственного штаба.
Африканеры открыли огонь, когда до развернувшегося для атаки китайского полка было еще больше версты. Грибский поморщился, прекрасно понимая, что на таком расстоянии ни о каком прицельном огне не может быть и речи. Выскочил из палатки, когда в беспорядочный треск самозарядных винтовок вплелось утробное рычание пулемёта, позиция которого была развернута всего в двадцати шагах от штаба. Посмотрел туда, где должен быть враг, и онемел: вместо колышущихся несколько минут назад штыков, стройных наступающих колонн