Работа была грязная, но все же не такая, как операции на мозге. В течение столетий имплантаты наиболее распространенных типов или выращивались in situ[1], или их конструировали с расчетом на безболезненное введение через уже имеющиеся естественные отверстия в голове. Но такие методы не годились для уникальных точных имплантатов, применяемых в артиллерии для связи между механизмами и людьми. Тут единственным способом вживления была трепанация черепа с помощью пилы и скальпеля, после чего требовалась кропотливая приборка. Все осложнялось еще и наличием в мозгу Хоури более ранних имплантатов. Тщательно изучив, Вольева решила, что необходимости удалять их нет. Не то рано или поздно снова придется ставить такие же, чтобы Хоури могла действовать за пределами своих служебных обязанностей, как действовала раньше. Имплантаты прижились хорошо, и уже через день Вольева усадила Хоури, предварительно усыпив, в кресло управления центральным артиллерийским постом. Она убедилась, что корабль способен нормально контактировать с новыми имплантатами. Дальнейшая проверка могла подождать, пока не будут доведены до конца процедуры внедрения инстинкта лояльности. Основная работа придется на то время, когда бо́льшая часть команды будет спать в криокапсулах.
Слово «осторожность» приобрело для Вольевой теперь особый смысл. Именно из-за неосторожности возникли все неприятности с Нагорным.
Она не может совершить новую ошибку.
– Откуда у меня ощущение, что я прохожу какой-то тест?
– Нет, это не тест, а просто… – Вольева махнула рукой. – Извини, ладно? Надеюсь, я не слишком многого прошу.
– Как мне выполнить это распоряжение? Заявить, что вижу призраков?
Теперь вне движущейся каюты появился свет. Оказалось, что ее стены вовсе не черные, а прозрачные – просто выглядели черными в темной шахте. Конец путешествия проходил в полном молчании. Каюта поднималась к источнику света, пока ледяное голубоватое свечение не облило ее со всех сторон. А затем она оторвалась от корпуса корабля.
Хоури поднялась с кресла и осторожно приблизилась к стенке. Стекло, конечно, было сделано из гипералмаза, так что оно не могло разбиться