Глава вторая. Сибирь, Енисейская губерния, апрель
Обозные ночевали в Даниловке.
Хоть и важна поклажа, однако лучше в пути следования задержаться, чем рисковать, двинув в ночь даже по наезженной дороге. Даже если она хорошо знакома и сбиться с пути нельзя, будь подорожный хоть пьян, хоть с закрытыми глазами. Последние версты можно пройти за несколько часов. И если выйти с рассветом, к обеду обоз будет уже в Красноярске.
Там-то, в деревне, старшой обоза, которого мужики звали Митричем, этого рыжего и подобрал.
Диковинный попутчик оказался. Митрич и раньше встречал иноземцев, только все больше немцев. Этот же лопотал не только на непонятном, но к тому же – на незнакомом коренному сибиряку языке. Как он вообще добрался до Прохоровки – вот загадка. Правда, такая же, как и нужда, занесшая этого рыжего тощего иностранца с бегающими глазами в тайгу.
Кое-что все-таки прояснил Матвей Багров, давний знакомец Митрича. Это к нему, в дом на отшибе, приполз третьего дня больной и голодный чужак. Он уже видал этого чудилу раньше. Приходил рыжий вместе с другими господами, теперь уже – русскими. Искали проводника к Медведь-горе, сулили большие деньги, только Багров не подписался: места там гиблые и, как давно говорят, лихие, заговоренные. Кто туда не навострит лыжи, нескоро возвращается. Да чего уж там – на памяти самого Багрова рыжий иноземец чуть не первый, кому повезло дойти и вернуться. Подрядился-таки один из местных, Савка Говоров, ушли две недели как. И сгинули. Чего нашли, куда пропали, живы ли – этого от рыжего ни Матвей, никто другой в деревне, ясное дело, не добился. Только и всего, что знает пришелец несколько фраз по-русски. Чего не смог втолковать, пояснил на пальцах: в Красноярск ему надо срочно, болен он сильно, а живы ли остальные – один Бог знает.
Тут как раз оказия, казенный обоз с прииска. Не положено, конечно, брать попутных. Тем более – иноземцев. Только оставлять рыжего в Даниловке уже сам старшой не решился. Сразу почувствовал: как раз этого чудака надо поскорее сдать куда следует. Пущай, подумал он, полиция либо жандармы разбираются. Глядишь, важное чего-то, и ему, Митричу, благодарность. Может, даже доплатная…
Потому определил странного мужика, заросшего не только шапкой огненных волос, но и редкой, похожей на паклю, бороденкой, на вторую телегу. Ежели со стороны глянуть, от простого деревенского дядьки не отличишь, когда молчит: одет по-нашему, сапоги гармошкой, картуз заломлен, как у подгулявшего гармониста. Вообще, вид у рыжего, будто похмельный. Хотя Митрич убедился: точно больной, глаза красные, колотит всего, лоб горячий, дышит тяжко. Не помер бы в пути, возись тогда. С другой стороны, раз до сих пор не скопытился, пошто сейчас помирать-то?
– Тпрр-ру-у! Твою мать!
Погруженный в такие вот утренние раздумья, старшой обоза даже