– Нет пометки о диастимагии, а ошейник с диаблокатором, – задумчиво и лениво бросил лысый куда-то наверх, моей латимерии. – Бардак. Неужели нельзя оформить по протоколу?
– Я а… а-а-а!
Хотела сказать «аквадроу», но клешня пришла в движение. Заломила мне руку за спину, а голову откинула назад. Ошейник на горле щёлкнул и больно упал на босую ногу. Сквозь слёзы перед глазами возникла тросточка с проблесками молний на конце. Эзер помахал ею передо мной и почти коснулся своей ладони. Руку скрутило сильнее, я закричала в потолок. А эзер пробормотал:
– Не суид.
О, а я бы хотела. Только будь я суидом, он бы ткнул разрядом не в ладонь себе, а в глаз. Он сделал пометку в планшете, и латимерия вернула меня в положение куклы на витрине. Я открыла рот, чтобы произнести «аквадроу», но чувствовала себя сильно заторможенной и опять не успела. Конец трости ткнулся мне в плечо. Меня передёрнуло, но витые кабели не дали повалиться.
– Не бумеранг, – по слогам устало выдохнул садист. – Гриоик, вода.
– Я аквадроу! Аквадро…
– Гриоик-ноль-одиннадцать, вода!
Неужели они на самом деле собирались меня утопить, только чтобы узнать наверняка? Латимерия кувыркнулась и потянула меня за кабели к стене с дурацкой табличкой. За ней оказалась ниша и какой-то бак внутри. Механический кукловод дёрнул мою руку и силком погрузил её в бак по локоть.
Через миллисекунду я взвыла: там был кипяток!
От шока я оцепенела, но вместо того, чтобы остудить воду, выплеснула бак целиком в эзера. Бокс наполнился паром и превратился в настоящую баню.
– Буйная! – рявкнули в горячем тумане. – В карцер бентоса!
Бентоса? Но я уже теряла сознание, пока железная латимерия по имени Гриоик-ноль-одиннадцать волокла меня по полу.
*
*
*
Мне снилось, что я на вершине. Что я добралась. Что я молодец.
Но там уже стоял Кайнорт Бритц, потому что поднялся первым с пустыми руками. Я стащила со спины клятый камень мести и ненависти и, взвесив в руках напоследок, бросила в Бритца. Послышался грохот. Но когда пыль рассеялась, на его месте оказалось битое зеркало в полный рост. В нём отражалась я, и эта я опустила глаза… развернулась… и ушла. Но как я могла уйти там, в отражении, если прямо здесь что-то не давало пошевелиться? Оглядев себя во сне, я ужаснулась: это та, другая, уходила прочь. А я стала её отражением, разбитым на миллион трещин.
*
*
*
Пришла в себя от боли и холода. Не того мороза, который кристаллизовал кровь снаружи, а подвального и сырого. Я лежала и подвывала от жжения, но голова ворочалась с трудом. Ошейник грубо врезался в кожу. Всё-таки подвинув затылок, я рассмотрела, что лежу раскинутая на прочной и толстой сетке,