– Да… вот и прошла жизнь… Помнишь, как мы встретились впервые? Кажется, случайно… хотя однажды мы бы всё равно встретились. Случайно, да… здесь, пожалуй, тебе видней, случайно или как… Я ещё почти ничего не знал о тебе и прочих. Сколько мне было? – Семнадцать, должно быть. Шёл тысяча девятисотый. Сказать кому сейчас, на ум придёт лишь учебник истории, а не живые лица… а для меня, для меня тысяча девятисотый сплошные лица… молодые лица с горящими глазами… контрастные плакаты на каждой вертикальной поверхности, красный, чёрный и белый, никаких полутонов… никаких компромиссов… Ровесники батрачили, крутились как могли… но то простые люди. Эту работящую нетерпеливую толпу приводили в движение несколько пришедших в Совет молодых наследников… как-то вышло, что именно в тот год их оказалось особенно много. Тогда я посчитал это хорошим знаком, все эти энергичные ребята: Феликс, Резо, Аника, Санька, Казимир… к слову, и Тариан… и Виктор… и другие, проявившие меньше интереса к революции… вспоминаю себя в тот год – столько неуёмной энергии, столько силы… на ногах ночи напролёт, не чувствуя потребности во сне…
Пиип… пиип… пиип… пииип…
– … сейчас понимаю – много новых молодых лиц верный признак того, что старые лица отправились на тот свет… ты знал их. Для тебя это должен был быть непростой год. Да. Ты вряд ли горевал по ним… но смерть всегда смерть и в ней мало приятного…
Пиип… пиип… пиип… пииип…
– Голодные годы в тревожной стране, новые хозяева в старых дворцах… Юность так манят перемены, хочется быть на гребне волны, в авангарде, выражаясь языком того времени – хочется быть прогрессивным. Выступающие с трибун говорили убедительно, в большинстве их слушали нетерпимые голодные люди… но возможно сытые и нетерпимые поддаются духу времени ничуть не хуже… Отец уводил меня с митинга, втолковывал, что выступающего подготовил Казимир, и мне его слова принимать за чистую монету не стоит, он пытался объяснить мне, что наследник начинает говорить через посредников, только когда имеет необходимость сказать людям неправду, и при этом не уронить честь в Совете… первая хитрость, на которую он открыл мне глаза… отец объяснял мне это… тогда мы наткнулись на тебя. Отец, по-моему, не удивился. Мне было семнадцать, а ты, на мой взгляд, был стар. Я даже подумал про себя, что ты безобразно стар, и отец напрасно говорит о тебе таким нарочито уважительным тоном, как будто какой-то клерк лебезит перед начальником. Я даже был разочарован. В тебе, в Совете, в собственном отце. Прежде я верил, что в Совете невозможна фальшь… ты был анахронизм… я горячо верил, что тебя необходимо сместить… позже я убедился, что фальши в Совете предостаточно, но не по отношению к тебе… Как говорит твой недруг – тебя невозможно переоценить.
Пиип… пиип… пиип… пииип…
– Тогда я увидел лишь развалину. Ты показался мне жалким.
На лице гостя не дрогнул ни единый мускул. Слова Ефима не задевали его.