В общих выражениях, я обещал Эвтимишеву довести до сведения правительства о его раскаянии и даже ходатайствовать за него, но уклонялся от его услуг. «Вы открыли мне двери рая и оттолкнули от порога, – сказал он, сомнительно покачав головой. – Знаю, ваше правительство может меня простить, но только тогда, когда я выкуплю преступления важной услугой России или русским. Поверит ли оно искренности моего раскаяния, если вы сами не верите ей, а если и поверит, то возвратит ли мне за эту плату, слишком для него ничтожную, мою родину. На вас была вся моя надежда! Уже представлялись мне роскошные берега Волги, и мой аул, и моя кибитка, уже виделись мне мои жены, дети: все собрались вокруг меня…» Мугамет говорил восторженно, закрыв глаза и едва переводя дыхание. Чтобы переменить разговор, я обратился к другому киргизу и спросил его, так ли пламенно желает он вернуться на свою родину? Он молчал; я взглянул на него пристальнее, и при слабо мерцающем огоньке увидел крупные слезы на глазах его. Боже правды, неужели это притворство! Неужели это не искреннее, глубокое чувство! Я волновался сомнением. Как бы угадывая мои мысли, Мугамет сказал: «Вы боитесь меня, как ножа: я нож, только не обоюдно острый, и буду полезен в руках того, кто умеет управлять им».
Оставить его на жертву раскаяния, если оно чистосердечно, было бы грешно; ввериться ему, избрать своим вожатым, было бы безрассудно. Между тем, надобно было дать решительный ответ. Я приказал ему приехать в 10-ть часов вечера, для того, прибавил я, чтобы не заметили в караване наших частых сношений. «Прикажете приехать одному, или с товарищами?» – спросил он с покорностью. – «Одному».
Настала ночь нашего отъезда. – Зги не было видно, так темна и буранна была эта ночь: все нам благоприятствовало, а вожатый не являлся.
Приезд Мугамета был замечен сторожившими нас киргизами, но он не мог навлечь на нас их подозрения, потому что Мугамет известен был своими преступлениями против России.
Лошади всегда оставались на ночь у прикола, вокруг кибитки, а потому и это обстоятельство не могло возбудить подозрения; в кибитке казаков, прикрытой небольшим возвышением, не раскладывали огня, чтобы свет его, пробившись в отверстия кошом, не мог открыть поля нашего действия: беспокоило нас несколько то, что Араслан, с батырем Исетом, ночевал в караване, а нам известна была дружеская связь Мугамета с последним. Это обстоятельство, может быть случайное, наводило на него тень подозрения в нашем уме, настроенном к недоверчивости.
Время текло; нетерпение наше возрастало; минуты длились часами. Напрасно выходили мы беспрестанно из кибитки: не слышно было конского топота; вожатые не являлись; только слова «караб-утырь»