Меня ждала комната у лестницы. Покидая ее до полуночи, я оставил дверь приоткрытой.
Бледные веки омертвили лицо. Ее лицо. Теперь незнакомое и чужое.
Я просунул левую руку под сгиб коленей, а правую – под фарфоровую шею.
– Сексанебудет.
Кода ангажемента отзвучала и, попав в раковину сердца, завершила симфонию разочарования.
Я взял ее на руки и выскочил в коридор.
Горячий воздух наполнил легкие.
Она же как бы спит. Ее хранит желание быть спасенной. Я передаю ее бездельникам через окно, оглядываюсь и выхватываю стоп-кадр на голубой глазури камина: пламя проникает в спальню, чтобы уничтожить улики несбывшийся близости.
По водосточной трубе я скатился вниз. Веки разъело дымом. Сквозь них я едва различал двухмерные фигуры, как в первобытной игре на приставке.
– Вывез. – Молот Великана прилетает между лопаток. Я падаю на мокрую траву. Кровь горит в венах.
Дом стоял на отшибе. На юг – поле. На север – заброшенный скотомогильник. За ним – кривая линия домов. Живых окон наперечет. Помощи не ждали.
Перекрытия рухнули. В глотку пожара соскользнули пластины шифера. Искры взлетели к облакам и расплавили паутину лунного света.
По инерции мы таскали ведра из колодца и врубили садовые шланги. В ответ дух огня распускал все новые и новые пряди, которые опадали на раскаленные кирпичные стены.
И дом исчез быстрее, чем намек на любовь сегодня ночью.
– Хорош. Сгорело, – остановил нас Великан.
Рассвет. Она, сложив на ладонях орнамент слез, покидала меня. Просвет голубых глаз отразил прямоту лукавого сердца.
– Скажи хоть слово. Слышишь?
Нас разделял один шаг, а через 48 часов – на три миллиона девятьсот семьдесят три тысячи больше.
КД – только так. Я не выдам истории ее имени. Она протянула на прощание ладонь. Я приставил пальцы к запястью, отмерил шесть секунд и умножил удары пульса на десять. Я искал ответ – волнуешься ли, участилось ли, переживаешь… Шестьдесят ровных и последовательных ударов. Под их бой черешневые губы коснулись моих – близостью безвредной, как пожар июльского полдня.
Мякоть поцелуя отпряла от лица, и я нащупал во рту горечь. Она обволокла нёбо исцелительным, как плацебо, заветом – воротиться до того, как исчезнет наше восемнадцатое лето.
Я еще чего-то жду под обгоревшими ветвями яблони. Огонь лишил ее плодов грядущего августа. В свете фар цветут бусины крови на шелке ее коленок.
– Я вернусь в августе. У нас останется целый месяц, – говорю и не верю.
На прощание КД обмотала мне руку шейным платком. Роскошный кубический узор приник к ране. Она напитала его темной влагой. Ткань потеряла цвет, и узор было не различить, когда автомобиль такси, качаясь в проселочной колее, дополз до поворота на большую дорогу, которая вела в город и дальше к разлуке.
На земле коченела тень дома. Лучи зари проткнули темень, нависшую над полем. А дальше, на огрызке горизонта, чернели купол и погост.
– Засунули