Она шла уверенно и спокойно, но где-то в глубине души ей казалось, что это самый долгий путь в её жизни. Она молилась Богам, чтобы всё получилось.
Впереди себя она увидела свет. До её ушей доносился рёв толпы и запах дикого зверя, который дожидался её на раскалённом под солнцем песке.
Проходит ещё мгновение, и её ослепляет солнце.
Голоса людей затихают. Тысячи глаз увидели, что на арене гладиаторов стоит женщина.
Она сняла со своей головы шлем, хотя прекрасно понимала, что не должна этого делать. Она понимала, что больше всего шокирован тот человек, кого она ненавидела всей своей душой.
– Я – Клавдия, – прошептала она, найдя его среди других высокопоставленных чиновников и патрициев. – Я здесь, чтобы освободиться от тебя, – и она надела на себя шлем.
Глава 2.
– Клавдия! – громко позвал сестру Лукреций. Его голос звонко отразился от каменных стен их особняка, а его шаги были слышны ещё до того, как он подошёл к её покоям.
Девушка оторвала голову от подушки, протёрла глаза и села.
– Клавдия! – ещё раз произнёс семнадцатилетний парень, заходя в её спальню.
– Сегодня мы идём в гости к Марку Горацию, – сказал он. – Его поверенный приходил к отцу и передал приглашение. Отец согласился.
– Я хотела выспаться. Твои разговоры о гладиаторах вчера до глубокой ночи утомили меня, – и девушка, которой едва исполнилось пятнадцать, легла на подушку.
– Разве ты не хочешь зайти ненадолго к кузену нашего отца и лично увидеть его школу гладиаторов, которую он перенёс сюда, поближе к своему дому? Когда мы в прошлый раз ездили с отцом в его загородный дом у плантаций винограда, возле которых располагалась, как ты помнишь, его старая школа, я не застал там Сцеволу1, того самого учителя, у которого хороший удар левой. Поговаривают, что он не проиграл ни разу, когда ещё сам выходил на арену.
– А он красивый? – наивно спросила Клавдия.
– Кто?
– Сцевола.
– Фу, что за мысли?! Тебя беспокоит чья-то красота? Он же раб! Лучше бы думала, за кого тебя отдаст замуж наш дорогой папа.
– Я не выйду замуж! – гордо заявила Клавдия.
– Не говори глупостей. Пройдёт год-другой, и не заметишь, как живёшь в чужом доме и делишь ложе с мужчиной, который будет именоваться твоим мужем.
– Фу, Лукреций! – и она запустила в него подушку. – Брак без любви, делить ложе без чувств и страсти – это так скучно. Это всё не для меня. Лучше бы я стала весталкой2, чем женой дряхлеющего чиновника (а других в окружении отца и не сыскать).
– В этом ты видишь счастье: выйти замуж за любимого человека?
– Да.
– Ну и зря, – фыркнул юноша.
– Я краем уха слышал, как наш отец обсуждал помолвку, – добавил он.
– Ты явно шутишь? Вдруг он тебе подыскал новую невесту, а не мне жениха?
– С чего это вдруг я захотел шутить на эту тему? С Аврелией мы сыграем свадьбу, если не в этом году, то обязательно в следующем, – и юноша на мгновение замолчал.
– Я не видел, с кем именно отец обсуждал это, – продолжил он, – но его слова я запомнил. Он сказал: «Я искренне надеюсь, что твой сын и моя дочь будут счастливы. Объявим об этом позднее». Речь шла явно не обо мне. Да и голос Марка я знаю. Его голос ни с каким другим голосом не спутаешь.
– Значит, отец мне желает учесть нашей матери, – вздохнула она.
– С чего ты взяла, Клавдия?
– Выйти замуж за того, кого не знаю (или пока ещё не знаю) – то ещё удовольствие! – и она отвела брезгливый взгляд в сторону, после чего продолжила. – Разве мама была счастлива в браке с нашим отцом? Я не думаю, что эти отношения сделали её счастливой. До свадьбы она видела отца всего раз пять – не больше. Разве она знала его? Разве могла понять, какой он человек? Каким бы ни был наш отец, он не смог дать ей то, чего она так жаждала. Она была несчастна до глубины души. Она нам многое не рассказывала, но по ней было видно, что её душа не на месте. Мне порой было страшно на неё смотреть. Измождённый трудом раб и то выглядит лучше, чем измождённый жизнью человек.
– Сестра, не говори так о ней! Она подарила нам жизнь. Она любила нас.
– Да, подарила! И да, любила! Я не спорю с тобой. Но в остальном она была глубоко несчастной женщиной. Если бы она была счастлива, то не болела в последнее время так тяжело и не умерла год назад. Я знаю, что проживу долгую жизнь и не хочу умереть в возрасте тридцати двух лет, как мама. Я не хочу быть измученной и истощённой.
По щеке Клавдии пробежала слеза. Лукреций заметил это, подошёл к ней, вытер слезу и улыбнулся.
– Я знаю, как ты любила маму. Я тоже её любил. Агриппина была чудесной женщиной. Но что произошло, то произошло.