– И я таких видал, – добавил Афанасий. – А про Дедку скажу – слава Богу, что гостинодворские молодцы его подручных в лицо знают, не то те спустили бы меня ночью под лед, Дедка шутить не любит. У него в полиции кто-то свой, про облавы вовремя доносит…
– Да уж – а коли бы не Божья помощь, под лед спустили бы меня, – отвечал Еремей. – У меня с перепугу аж язык прильпе к гортани…
– Возвращаемся в деревню, – решил Андрей. – А там устроим правильный военный совет и сочиним диспозицию. Фофаня поедет со мной.
– Он любит, чтоб его за ворот держали, – и Еремей сам вложил в руку питомцу злосчастный ворот. – Не выскочил бы на ходу. А я – к Тимоше. Андрей Ильич, Тимошку бы наградить надобно. Щегольски вражий возок опрокинул!
– Наградим. Ну поехали, что ли?
Пока они разъезжали, деревенские хоромы Андрея выстыли до такой степени – казалось, на дворе теплее, чем дома.
Еремей тут же взялся командовать – велел Фофане разжигать печь, благо сухие дрова были сложены в запечке и в голбце[4], Афанасия приставил драть бересту на растопку, Тимошку погнал за водой. Еремей решил напоить питомца горячим чаем с медом. Калачи к чаю привезли из города. В калачах Еремей разбирался. По тому, насколько пористым было плотное тесто, мог сказать, на льду ли месили или белых ручек пожалели. Пока разъезжали по столице, калачи замерзли, но Еремей знал способ, как их отогреть в горячих полотенцах.
Андрей, сидя на лавке в шубе, уже расспрашивал Афанасия:
– Твой барин увез с собой девку, Дуняшку, горничную Марьи Беклешовой. Обещался хорошо спрятать. Что тебе об этом известно?
– Я сам отвел девку к госпоже Коростелевой, – сказал Афанасий, – и передал на словах, что надобно не у себя держать, а поскорее найти ей приют в тихом месте. Сестра барина велела передать – спрячет надежно у добрых людей. У нее у самой-то нельзя – эти злодеи, которых мы с барином ловили, тут же бы девку приметили. Они же у нас на хвосте висели. Я тех, кто нас выслеживал и барина моего заколол, заприметил и узнать могу.
– Это понятно. А Дуняшка может узнать того подлеца, который ее барышню с толку сбивал. Жаль, не расспросил ее о приметах… Фофаня! Садись к столу, писать будешь.
Оказалось, Афанасий не умеет изображать человеческие лица словесно:
– Ну, первый, скажем, был ростом с меня, нос обыкновенный, лицо обыкновенное… одет обыкновенно…
– А ты бы узнал его в толпе? – терпеливо допытывался Андрей.
– Как не признать! Из целого полка признал бы!
– А по каким приметам, коли нос обыкновенный и все прочее – тоже?
– Он смотрит