– И что же ты им сообщил? – заинтересовался государь.
– Всю правду, – поменял ноги. – Что штаб теперь неузнаваем. Куда делись царившие нервозность и страх. И во время Свенцянского прорыва паники не наблюдалось. Все спокойно выполняли свои обязанности, уверовав, что раз государь здесь, то всё будет в порядке.
– Благодарю, Андрей, – загасил папиросу император. – На самом деле так, или немного утрируешь?
– Чистая правда, – поднявшись, перекрестился великий князь.
– Ну что ж. Пойдёшь мимо, передай министрам – скоро приму их, – подобрел Николай, со сдержанным смешком подумав, что ласковое слово и коту приятно, особенно если оно сказано представителем амбициозного, честолюбивого и самоуверенного клана Владимировичей.
Ещё с полчаса промурыжив высших чиновников государства Российского, прошёл в зал заседаний, с удовлетворением отметив, как энергично при его появлении подскочили сидевшие за длинным столом министры, уставившись на монарха робкими глазами побитых собак.
«Следует ещё немного страху на них нагнать», – решил государь и зычно, с фельдфебельскими перекатами в голосе рявкнул:
– Не понимаю, господа, как вы, зная, что моя воля к принятию командования непреклонна, тем не менее, позволили себе ЭТО письмо? – оглядел собравшихся. – Садитесь, – хозяйской походкой прошёл во главу стола и уселся на стул с высокой спинкой. – А Сазонов, как мне доложили, мало того, что кричит больше всех, так ещё в последнее время на заседания Совета министров перестал ходить. Вы что, сударь, забастовщик? – грозно вперился взглядом ему в переносицу.
– Никак нет, – задрожал голосом, быстро поднявшись на ноги, министр иностранных дел. – Просто у меня произошли словесные столкновения с Председателем.
– Ну да, – медленно и с кряхтением встал со стула Горемыкин. – Вы, Сергей Дмитриевич, изволили во всё горло пугать меня сценами ужаса на Петроградских улицах, которые произойдут, если Дума будет распущена. Дословно помню ваши слова: «Улицы будут залиты кровью, и Россия ввергнута в пропасть». – А я вам отвечал: «Дума будет распущена, и никакой крови не будет». – Так оно и вышло. Третьего сентября на собравшемся утром сеньорен-конвенте, – язвительно сморщил лицо Горемыкин, – Родзянко, войдя в роль трагика, завопил, что Думе следует объявить себя Учредительным собранием… Но остался в меньшинстве. И Госдума и Госсовет разошлись без гама и шума. И на улицах Питера тоже не было возмущений, митингов и демонстраций… Не говоря уже о мешках пролитой крови, – ехидно сжал губы, глянув на Сазонова. – Вели вы себя совершенно неприлично, милостивый государь.
– Садитесь господа. В ногах правды нет, – чуть подумав, государь дополнил: – в Сазоновских.
Но большинство министров, как понял из их полемики Николай, поддерживали министра иностранных дел, во всех смертных грехах обвиняя своего председателя. Царю надоело слушать их перепалку, и он властно произнёс:
– Хватит, господа. По моему