Я улыбаюсь. Я доволен, что вижу его. Давно наши лица покрыты морщинами и тела шрамами, но я вижу перед собой не старика на склоне лет, а непоседливого юношу, который кричит: «Великий султан, очнись, скоро на тебе мухи яйца отложат». Но так мы разговариваем наедине, когда никого рядом нет. Он старше меня на две недели, и это повод для всегдашних одинаковых шуток: «Великий хан, ты куда в сечу впереди меня, я старше, давай, осади коня»; или «Великий хан, подожди пробовать это кушанье – сначала я проверю, чем тебя сегодня отравить хотят». Это мне смешно, я так привык, что почти не обращаю на эти дурачества внимания, но всегда слушаюсь.
Эх, кто бы знал, что я слушаюсь Зульфикара, то не сносить ему головы. Мы стараемся не выпячивать его значение при моей особе, люди к нему привыкли, не придают значения его присутствию – как не смотрят на поясной платок, должен он быть, и всё тут. Никто не подозревает, что одно его слово для меня важнее тысячи слов моих чиновников.
Дастурханчи и два его помощника принесли несколько подносов, всё было именно так, как я хотел. Только теперь я понял, как голоден, одно яблоко сильно раздразнило аппетит. Но сначала молитва, а потом еда.
– Зульфикар, ты часто думаешь об убитых тобой людях? – усевшись удобнее на подушках и налив себе кумыса, спросил я Зульфикара.
Судя по всему, кусок баранины, который мой брат хотел отправить себе в рот, вдруг решил остановиться на полпути к заветной цели.
– Я? А зачем о них думать? Они давно мертвы, их не воскресить, тем более что убивал я в сражениях, а там не смотришь, кого отправляешь на тот свет, потому что или ты его, или он тебя! – Лицо Зульфикара исказила недобрая усмешка, хорошо известная мне. Когда видел её, то понимал, что кому-то сейчас не поздоровится. Видимо, вспомнилось что-то не слишком приятное.
– Я не про это… Я про то, жалко ли тебе их?
Зульфикар морщит лоб, явно не понимая, о чём я говорю. Ему не даёт покоя не мой вопрос, а баранина, которая сегодня на редкость хороша и летит в его желудок со скоростью хорошего скакуна.
– Великий хан! Если бы я думал об этом и жалел всех убитых мною, я бы давно сделался дервишем, как мой дядя. Молился бы и жалел всех окружающих, пытаясь облегчить молитвой их тяжёлую жизнь. Но кто защитил бы тебя от всех твоих друзей, родственников и врагов? Хотя если ответить после раздумий, должен сказать, что думаю. Думаю о том, что, сложись моя жизнь по-другому, стал бы как дядя Али – зодчим, или остался резчиком, как отец. И был бы счастлив. Но я твой молочный брат. Мы с тобой – две виноградины на одной грозди, два глаза на одном лице. Мы с тобой не просто братья – мы с тобой один человек. Твои мечтания о великом едином государстве, которым ты грезил с детства, пленили мой ум – я теперь и не думаю о том, всё ли в жизни сделал правильно. Я знаю, что всё сделал как нужно, и не жалею ни об одном убитом мною человеке.
– А я жалею… – Наконец-то я чувствую, что печаль в моём голосе заставила Зульфикара задуматься над моим вопросом.
Он повертел в