Но Сергей знал, что она сможет. Что она по-детски наивно верит, что холодность к ней его величества временная и не продлится долго. Она много во что верит; например, что, затащив мужа к себе в постель, сделает их настоящей семьей… Раднецкий брезгливо поморщился.
Он долго думал на самом деле над предложением Ирэн. Забавно: любой другой мужчина на его месте, менее щепетильный, – а, возможно, и более, – отбросив все сомнения, с радостью шагнул бы в объятия прекрасной графини. Но он, Сергей, не может. К тому же, даже если б он и принял условие жены, это не обеспечило бы сокрытие тайны; шантажисты никогда не останавливаются; последовали бы новые требования, еще более унизительные; еще и еще… И в результате, – Ирэн бы все равно однажды сорвалась и рассказала государю.
Но сейчас риск открытия тайны был велик как никогда. Сергей думал над тем, как избежать этого. Изолировать жену? Отправить в деревню? Но она там не останется; с ее характером, если ей взбредет в голову, пешком и хоть голая, хоть по снегу, пойдет в Петербург. Запереть ее в собственном доме? И долго ли это останется в тайне? Он, конечно, сможет какое-то время говорить, что Ирэн захворала и потому не появляется в свете; но, в конце концов, правда всплывет наружу; от слуг такое не скроешь, а потайных комнат в особняке нет.
Был еще один выход, и о нем тоже думал Раднецкий: призвать врачебный консилиум, который признает Ирэн нервнобольной, и отправить ее, пусть насильно, в лечебницу, лучше всего – куда-нибудь за границу, – конечно, с ведома и одобрения императора.
Раднецкий знал, что жена и государю устраивает сцены; она сама говорила об этом. Он был почти уверен, что его величество согласится с таким решением. Но это лишь оттянет неизбежное; в один прекрасный день Ирэн вернется, и тогда…
Если только не объявить ее вообще сумасшедшей и спрятать в доме для умалишенных. Но на это Сергей не мог пойти. Это было бы такой подлостью; и к тому же надо думать о Коле: когда-нибудь он узнает о матери и о том, где она; и что будет дальше?..
Вошел лакей и подал графу список. Раднецкий быстро, почти мгновенно, – сказывалась флигель-адъютантская привычка просматривать много длинных, часто невразумительных, документов, – пробежал глазами по густо исписанным листкам.
Березины! Они тоже приглашены. Он с крайним неудовольствием вспомнил поцелуй с Алиной и Анну Березину, застывшую в дверях. Какого черта он позволил себе такую вольность? Ведь мог войти кто угодно; Сергей мог испортить репутацию этой девицы навеки, – и все из-за секундной прихоти.
А Анна… Какие у нее были глаза! Ей надо чаще злиться, – тогда они становятся такими большими, бездонными, темными… Он вспомнил ее лицо, удивленно полураскрытые губы.