– Подожди… – сказал Саксум. – Подожди…
Он медленно слез с коня и, подойдя, пристально вгляделся в лицо солдата. Сквозь многодневную, въевшуюся в каждую пору, грязь, сквозь обветренную и обожжённую солнцем кожу, сквозь потрескавшиеся губы и запавшие горячечные глаза стало зримо и неуклонно проступать другое лицо, лицо, когда-то давно виденное и так же давно забытое, провалившееся на самое дно памяти, погребённое там под пластами позднейших дней и событий, уже многие годы не приходящее даже во снах, – лицо десятилетнего мальчишки: скуластое, горбоносое, густобровое, с ещё по-детски припухшими губами и с широко посаженными, чёрными, всегда весёлыми глазами.
– Аше́р… – одними губами сказал Саксум.
Он шагнул к солдату и сгрёб его в объятья. Всё полетело в пыль – копьё, щит, поцарапанный шлем с обломанным гребнем, фурка, гремящие дурацкие палисадины.
– Ашер! – прошептал Саксум, прижимая солдата к груди, ощущая под горячей, нагретой солнцем кольчугой худое, костлявое тело и полной грудью вдыхая запах пота и пыли – запах дальней дороги. – А́ши!.. Братишка!..
2
– А почему именно «Саксум»? – спросил Ашер. – Почему тебя так прозвали?..
Они сидели на краю обширного пыльного пустыря, раскинувшегося между двумя трёхэтажными, жёлтого кирпича, зданиями казарм, заросшего по краям пыльно-седыми зарослями полыни и уставленного тут и там снарядами для тренировок легионеров: измочаленными в щепу бревенчатыми щитами – для метания копий; и неуклюжими соломенными чучелами на широких деревянных треногах – для упражнений с мечом.
Рядом курился сизым сосновым дымком грубый, сложенный из неотёсанного камня, низкий очаг, увенчанный, как короной, большим – на два ко́нгия – закопчённым медным котелком. В котелке, распространяя вокруг себя волшебный бульонный аромат, булькала, томилась, доходила на медленном огне мясная каша-похлёбка.
Над котелком колдовал Олус Кепа – деловито-сосредоточенный, опять, разумеется, голый по пояс и босой, но зато с лихо, по-поварски, завязанным на голове не то пёстрым, не то просто затейливо испачканным платком. Кепа, что-то недовольно бормоча себе под нос, шарил в котелке привязанной к длинной палке ложкой, поминутно в него заглядывал, и выражение лица при этом имел не то надменное, не то слегка брезгливое, так что был он похож сейчас, скорее, не на повара, приготовляющего вкусный ужин, а на какого-нибудь авгура-гару́спекса, вспоровшего очередное несчастное животное и пытающегося по каким-то, одному ему ведомым, неаппетитным подробностям вынести окончательный вердикт и принять судьбоносное для города, а то, глядишь, и для целой страны, решение.
День клонился к вечеру. Солнце стояло ещё довольно высоко – тень от казармы едва дотягивалась до грубо сколоченного стола, за которым сидели Саксум и Ашер, – но жара уже спа́ла, и небо постепенно приобретало характерный для здешних мест предвечерний желтоватый оттенок – предвестник стремительного багрового заката.
На пустыре было малолюдно. Под стеной ближайшей