– Покажите мне сына! Вы его убили… Покажите мне сына! – без конца повторяла и повторяла Лиза. Она поднялась наконец, но, никого не узнавая, крутилась на одном месте.
– Хорошо. Сейчас ты увидишь сына. Косоротов!
Косоротов так же молча, как Лизу, втолкнул из коридора в кабинет Юрку.
– Мама! Мамочка!
Лиза мгновенно узнала сына, цепко схватила его дрожащими руками, марая своей кровью его грязную рубашонку, и вместе с ним опустилась на пол – ноги ее не держали.
– Сынок! Сыночек, ты жив? Жив!
– Я жив, мама… – Он взял в ладошки ее лицо. – Какая ты стала, мама!
– Они били тебя? Они били тебя?
– Нет, меня не били. Только я есть хочу. Тут плохо кормят… – И мальчик увидел отца и Полипова. – Папка! Дядя Петя!
Он хотел было подбежать к отцу, но не мог вырваться из цепких рук матери.
– Какой папка? Его нету, он не приезжал еще из Томска, – торопливо заговорила Лиза. – А у меня телеграмма есть. Мы ведь поедем сейчас к нему в Москву. А ты поспи, поспи, сынок, перед дорогой. Усни, и есть не будешь хотеть. А я песенку тебе спою, которую папа сочинил…
И она, прижимая к себе сына, запела тоскливо и жалобно, с трудом припоминая слова:
Над городом запах черемух… струится,
Давно отступила уж зимняя стынь…
– Ну, так будешь говорить? – резко спросил Свиридов, подойдя к Антону. – Или – прощайся с сыном.
Он подождал немного и, видя, что Савельев молчит, дернул бесцветными сухими губами, сказал в третий раз:
– Вре-ешь, заговоришь! – И, оторвав мальчишку от матери, толкнул его за войлочную дверь. – Займитесь и этим щенком!
– Мама! Мама-а! – истошно закричал Юрка уже из-за двери.
Этот крик звоном отозвался в голове у Полипова. Чувствуя, как по груди и спине, между лопатками, обильными ручьями стекает холодный пот, он встал, хотел было куда-то идти.
– Сидеть! – рявкнул Свиридов.
Полипов сел и стал тупо, ничего уже не ощущая, глядеть на Лизу. А та, страшная, косматая, как-то странно ползала по полу, ощупывая каждую половицу. Потом посидела в задумчивости несколько секунд и начала руками ловить воздух, потрескавшиеся губы ее что-то шептали. И Полипов различил еле слышимое:
– Юра… Юронька, сынок? Куда вы дели моего сына?!
Она, шатаясь, встала, ткнулась в стол, потом в стену. Прислушалась к чему-то, улыбнулась. Глаза ее, зеленоватые, бездонно глубокие глаза, которые так нравились Полипову, горели нездоровым, но красивым огнем…
Полипов отлично понимал, что там, за обитой войлоком дверью, происходит ужасное. Там, почти на глазах у беспомощного отца и обезумевшей матери, пытают ребенка. Но то ли он притерпелся ко всему, то ли просто внутри у него все одеревенело – он не испытывал того головокружения, от которого несколько минут назад почти потерял сознание, его только сильно тошнило, и он боялся, что его вырвет.
Антон не царапал теперь стену, глаза его были открыты, зубы крепко сжаты, так крепко, что отчетливо обрисовывались