Он с таким жалостным видом смотрел на Халдея Халдеевича, что тот не выдержал наконец.
Хихикнув внезапно, он взбил подушку и сел на кровати, обхватив руками коленки.
– Ну, читайте, – сказал он, – и как прочтете, сейчас же спать, спать, спать. Как можно… Как можно…
Вернувшись, он до утра не мог уснуть. Все было ясно до сердцебиения. Это был не рассказ. Это было возвращением пространства. Среди людей, выпавших из времени, он ходил, растерянный и робкий. И вот кончено. Он возвращается. Он все понимает.
Эти люди вдруг предстали перед ним в странном отдалении, в таком, которое нужно, чтобы написать о них. И он о них напишет.
И теперь не нужно будет убеждать себя, что время подождет тех, кто очень занят, кто по целым ночам сидит над арабскими словарями. Он не потерял времени. Он только шел боковой дорогой и теперь возвращается – вооруженный.
Проза. Холод прошел по спине. Так вот на что он променял друзей, сосны в Лесном, детство…
Проза.
Он ходил, легкий, и раскачивал руки.
Легки, как в театре, лестницы Публичной библиотеки. Крестообразны, как в монастыре, своды ее плафонов.
Здесь ветхо-угрюмые фолианты в переплетах из дубовых досок.
Здесь Гутенбергова Библия, первая книга в мире.
Здесь молитвенник, с которым вышла на эшафот Мария Стюарт.
И Коран из мечети Ходжа-Ахрар, над которым был убит зять Магомета.
Здесь сжатые металлическими застежками рукописи задыхаются за стеклами в ясеневых шкафах, наблюдая медленную смену своих хранителей.
Выцветают буквы, желтеет бумага.
Здесь есть книги, купленные и завоеванные, вывезенные из Персии, Турции, Польши.
Добыча войн, мятежей, революций.
Здесь есть книги, выросшие из книг, и книги, изобретенные впервые.
И просто книги.
И еще раз книги.
Здесь есть кабинет Фауста – с красными гербами первых типографщиков.
В нем хранятся инкунабулы – колыбельные книги, первенцы типографского искусства.
Арабский зеленый глобус с астролябией стоит над пюпитром для письма, и книги закованы в цепи.
И на архитраве, над капителями колонн помещена надпись, заимствованная из устава монастырских библиотек:
«Не производите никакого шума, не возвышайте голоса здесь, где говорят мертвые».
Здесь люди ходят тихой поступью, люди, которые относятся к книгам, как к равным.
Они приходят молодыми, уходят стариками.
Ничего не изменилось. Все так же стояли вдоль длинных зал стойки с каталогами, и, низко склонясь над ними, с той же неторопливостью писали карточки библиографы.
Были среди них и незнакомые, молодые.
Ложкин спустился в рукописное отделение. Сухая паркетная лестница привычно поскрипывала