– Пятьдесят один… пятьдесят девять… шестьдесят четыре. Как олень с Карпат.
Соня огорченно повернулась к нему спиной и положила фотографию на свой столик.
– Мне жаль Стани, – сказала фрейлейн Постельберг. – Не знаю почему, но он не выходит у меня из головы. Послушайся меня, брось Венецию и скучного Вайнера и поезжай к своей тетке в Будвайс, как в прошлом году.
Соня скроила гримасу и решила, что не стоит отвечать.
– Как райская птица! – произнес, нагибаясь над своей конторкой, мистер Броун, машинально, во время складывания, подыскивая правильное сравнение для красоты Георга Вайнера.
– Тебе-то легко, конечно, – продолжала Клара Постельберг. – Ты уже завтра будешь бог весть где порхать, когда он придет сюда и устроит нам скандал. Наслушаемся мы тогда упреков от него. Так это было и на прошлой неделе, когда ты с Вайнером поехала в театр. Он пришел в исступление, когда не застал тебя. Вел себя совсем как дикарь – жаль, что тебя не было при этом, – ревел, как…
– …Как сибирский медведь, – дополнил мистер Броун, все еще находясь во власти зоологических представлений и не зная точно, о чем в данное мгновение идет речь.
– У него нет никаких оснований волноваться, – спокойно сказала Соня. Я уже ему не раз говорила, что между нами все кончено навсегда. Впрочем, вы можете ему в самом деле сказать, что я поехала к тетке в Будвайс.
Господин Нойгойзль отложил в сторону перочинный ножик, при помощи которого достиг важного усовершенствования в механизме своих часов.
– Если вы воображаете, – сказал он Соне, – что ваш отставной друг не вполне точно знает, что вы замышляете…
– Ну и пускай знает, – перебила его Соня. – Тем лучше. У меня нет причин играть с ним в прятки. Где вы его встретили?
– Вчера вечером он подсел ко мне в кафе «Систиния», – сказал господин Нойгойзль, щелкнув крышкой часов и положив их в жилетный карман. – Я собирался спокойно читать газету, но это мне не удалось. До девяти часов мне приходилось непрерывно внимать его любовным жалобам, а от девяти выслушивать его мстительные замыслы. Это меня очень интересовало, – иронически заключил господин Нойгойзль.
– Какой у него был вид? Очень взволнованный? – спросила с любопытством фрейлейн Постельберг.
– Сначала он очень волновался, но под конец у него возникла одна идея, и тогда он успокоился. Он что-то говорил о шестистах кронах, которые собирается раздобыть, и о том, что на эти деньги намерен поехать с фрейлейн Гартман в Париж или на Ривьеру.
На Соню Гартман эта новость не произвела впечатления, зато фрейлейн Постельберг при слове «Париж» пришла в экстаз.
– Соня! – воскликнула она восторженно, откинула голову назад и мечтательно подняла глаза к потолку. – Париж! Бульвары! Пер-Лашез! Монмартр!
– Одеколон! – передразнил ее, гримасничая, господин Нойгойзль. – Шапокляк! Voila tout![4]
Затем он встал и принялся что-то энергично нашептывать