не поверю я ни за что —
что дышали вы так легко.
Ореховая зима
Мама, твое пальто оказалось холодным.
И зима пробрала меня до самых костей.
Я перестал навещать детей в детском доме,
не ходил к проституткам.
Каждый вечер я сидел на кухне и колотил
молотком орехи.
Ел их горстями, делал торт, варенье, добавлял орехи
в мясные блюда.
На меня жаловались соседи, но я отвечал,
что у меня евроремонт.
Так я и провел эту зиму.
В грохоте грецких скорлупок.
В воспоминаниях о тебе.
Жаль, что так получилось.
Очень жаль.
Ведь мог совершить паломничество на Новый Афон,
жениться на мадмуазель Поваровской,
зарубить топором старушку-процентщицу
и разбогатеть.
Не все потеряно, мама.
Скоро – весна.
Каприз
Рассветы в решето
ныряют с головой.
Я сказочно никто,
божественно не твой.
Вода умеет пить.
Огонь умеет есть.
Мне не на что купить
божественную лесть.
Разбитое трюмо
мелеет как река.
Прочитано письмо
на днище сундука.
У ягодных болот
линяет красный мех.
И солнечный пилот
в когтях несет орех.
Желтые цветы
Цепенеют тени веток.
Солнце рвется из сетей.
У соседей и соседок
нет ни внуков, ни детей.
Их никто не вспоминает,
теплых шапок не плетет.
Если встретит – не узнает,
на могилу не придет.
Дым спускается в овраги,
пар клубит из полыньи.
Только кошки и собаки
члены их большой семьи.
Только кошки и собаки,
только желтые цветы,
оживляют их бараки
в час кромешной темноты.
Андрогин
Желтые цветы освещают дом,
тяжесть темноты разорвав с трудом,
будто мудрецы вышли на народ,
жадно как птенцы раскрывая рот.
Я вас задушу от дурной любви,
Голова в дыму, храмы на крови.
Старый георгин, одноногий брат,
глупый андрогин праздничных утрат.
В твою Сорбонну не приходит поезд
В твою Сорбонну не приходит поезд.
И ты годами ждешь велосипед.
Я старою фуфайкой укроюсь,
а ты возьми мой довоенный плед.
Уснем на рельсах. Привыкать нам что ли
к рассветной стыни в дымке голубой,
и сладкому излишку давней боли,
который многим больше нас с тобой.
Когда червива середина лета,
но кожа жизни выспренно нежна,
стащи из привокзального буфета
бутылку