И вот тут, непонятно с чего, меня разбирает, что называется, нервический смех, но, так как смеяться мне уже нечем, я складываюсь пополам и в полусогнутом состоянии беззвучно вибрирую.
– Ты чего? – озабоченно спрашивает Татьяна. – Тебе что, плохо?
Делаю ей знак, что всё в порядке, а когда меня немного отпускает, говорю:
– Наоборот, хорошо. Это я к тому, что сегодняшний дурацкий день по-другому просто закончиться не мог.
– День ещё не закончился. Кстати, чем он такой дурацкий?
– Знаешь, бывают дни, – в перерывах между вздохами отвечаю я, – когда кажется, что мир действительно создал Котовский, давно перешедший с кокаина на тяжёлые наркотики. Вот сегодня именно такой.
Татьяна смотрит на меня с плохо скрываемым подозрением. Я понимаю, что брякнул лишнего, и спешу оправдаться:
– Просто, чтобы оказаться здесь, перед этими закрытыми воротами, мне пришлось раньше смыться с работы, доскакать от офиса до метро и от метро досюда…
Лицо моей спутницы становится серьёзным:
– Да, человек быстрее всего бежит к давно закрытым дверям…
«Вот это да, – думаю я, – она ещё и философствует. За двоих».
Скорее по привычке, достаю из кармана сигареты, и, прежде чем закурить, предлагаю Татьяне. Она жестом отказывается:
– На морозе не хочется.
Закуриваю в одиночестве. После пробежки сигаретный дым жжёт горло. Чтобы не затягивать паузу, спрашиваю:
– Стесняюсь спросить, а что мы будем делать дальше?
Татьяна разводит руками:
– Собственно, вариантов у нас немного. Точнее, всего два. Первый – пойти дальше, перейти по Лужкову мосту на другую сторону, покидаться снежками в памятник Репину, насладиться вечерним видом на Кремль, окончательно замёрзнуть и спастись от обморожения в каком-нибудь метро.
– А второй?
– Вернуться обратно к «Третьяку» и пожрать в «Маке». Честно говоря, у меня живот сейчас к спине прилипнет. Пардон, конечно.
– Тогда и думать нечего, – говорю я, подставляя ей локоть, – ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Татьяна с силой шлёпает меня перчаткой по заду:
– Зараза…
– Ой, – вырывается у меня, – за что?
Вместо ответа она берётся за мой локоть двумя руками, и мы идём обратно к метро.
Лаврушинский живописно заметает. Ветер вьюжит по переулку миллионами, а может, и миллиардами снежинок, которые в фонарном сиянии кажутся цветными. Татьяна пытается поймать одну из них рукой.
– Ты посмотри, какая красота! – кричит она. – Знаешь, в детстве я думала, что облако, из которого идёт снег – это огромная пуховая подушка, проткнутая самолётом.
– А я думал, что там висит гигантский холодильник «Саратов‑2» открытой дверцей вниз, – отвечаю я.
Татьяна поворачивает голову в мою сторону:
– Врёшь.
– Вру, –