Итак, начав эту запись со слов «в прозе Пушкина нет ничего», можно закончить её словами: в прозе Пушкина есть всё.
Обнажённая, но дура.
Какие бы отношения ни были, их не следует продолжать.
Если, скажем, Дантесу было всё равно, в кого целиться, то нас не должно утешать последовавшее затем раскаяние (в случае, если он понял, «на что он руку поднимал») и что «есть Божий суд». Разумнее помнить, что ему и продолжало быть всё равно, и до сих пор всё равно, что никакой расплаты вообще может не быть.
Режиссёр говорит, что он противник всякой неправды в искусстве. Поразительное признание!
Печальный опыт чтения своих стихов перед аудиторией. Они не меняют мира. Явное ощущение, что их может
и не быть. И если они имеют значение только для тебя, когда какой-то мгновенной дрожью, как сегодня, ты возрождён из мёртвых, – то ещё стыдней, ещё печальней. Хочешь ведь много большего. Причём изменение мира ты понимаешь как некое благорасположение к тебе. Это смешно. Мир должен одобрить, не иначе. А ему плевать.
Диалоги:
Пушкин:
…А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
……..
«…Не всё я в небе ненавидел,
Не всё я в мире презирал».
Лермонтов:
Печальный демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей…
……..
…И всё, что пред собой он видел,
Он презирал иль ненавидел.
Пушкин:
Три дня купеческая дочь
Наташа пропадала;
Она на двор на третью ночь
Без памяти вбежала.
Мандельштам:
Пришла Наташа. Где была?
Небось не ела, не пила.
И чует мать, черна как ночь:
Вином и луком пахнет дочь…
Тютчев:
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Лермонтов:
Выхожу один я на дорогу…
Ахматова:
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить…
«И упало каменное слово…»
Пастернак:
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси…
Случевский:
А души моей – что бабочки искать!
Хорошо теперь ей где-нибудь порхать…
Мандельштам:
Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли – / Всё равно;
Ангел Мэри, пей коктейли, / Дуй вино…
Тютчев:
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьёшься на пороге
Как