– Знаешь, Чарли, сегодня я не пойду в школу. Я хочу проведать Эмму. А ты?
Чарли оглянулся на дом, потом посмотрел вдоль улицы и… решительным движением зашвырнул свой рюкзачок обратно в кусты.
– Я с тобой.
Всю дорогу до больницы мы бежали. Ворвавшись в приемный покой, я, однако, не увидел там ни Эммы, ни ее родителей. Пришлось притвориться, будто я потерялся и не знаю, что делать. Самым жалобным голосом, на какой я был способен, я сказал медсестре за информационной стойкой, что никак не могу найти свою маму и сестру. Видимо, я сыграл достаточно убедительно, поскольку нас с Чарли не только снабдили самой подробной информацией о местопребывании миссис О’Коннор, но и пропустили в отделение неотложной помощи.
Не успели мы выйти из лифта на третьем этаже, как наткнулись на мать Эммы, которая стояла возле автомата по продаже кока-колы и плакала. Узнав, что я пришел навестить ее дочь, она провела меня в палату, но Эмма находилась за какой-то прозрачной пластиковой перегородкой. Увидев меня, она улыбнулась, помахала мне рукой и даже что-то сказала, но я не расслышал ее слов, а подойти ближе мне не разрешили.
Эмма провела в больнице все каникулы.
Я тоже, если не считать утра самого́ праздника.
Перед Новым годом родители перевезли Эмму домой, и мне пришлось долго бросать в ее окно камешки, чтобы она выглянула и я смог бы показать ей свою новую винтовку. Потом Эмме стало лучше. В конце третьей весенней четверти она на несколько недель вернулась в школу, но я сразу заметил, что походка ее стала неуверенной, а дыхание – слишком частым и хриплым, да и родители обращались с ней чересчур бережно, словно она была не девочка, а чайный сервиз из тончайшего фарфора.
Как-то раз мы втроем возвращались из школы, и я зашел к О’Коннорам. Эмма сразу поднялась к себе в комнату, чтобы немного вздремнуть: теперь она очень быстро утомлялась, а ее мать отозвала меня в сторонку и протянула небольшую пластмассовую коробочку для лекарств.
– Эмма должна обязательно принимать эти таблетки, – сказала она. – Они как витамины, только… – Она немного помолчала. – Они очень дорогие, но без них Эмма не сможет… не сможет поправиться. – Она осторожно взяла меня за подбородок, и я, подняв голову, посмотрел на нее. Глаза у нее были красными и усталыми, и под ними набрякли мешки.
– У меня к тебе большая просьба, – сказала она. – Проследи, пожалуйста,