Мистик укрепляет позицию материалистически настроенного наблюдателя природы, а не ослабляет её. Этот последний отвергает рассмотрение духовного мира, потому что он либо вообще не признаёт его, либо полагает, что человеческое познание пригодно лишь для чувственно зримого. Он ставит границы познанию там, где таковыми характеризуется чувственное восприятие. В отношении человеческого познания посредством идей обычный мистик является единомышленником материалиста. Он утверждает, что идеи не достигают духовного и потому человек, прибегающий в познании к идеям, всегда остаётся вне духовного. Но поскольку он всё же стремится прийти к духу, то он и обращается к свободному от идей внутреннему переживанию. И ограничивая такое идее-познавание познанием лишь природных явлений, он тем самым как бы признаёт правоту материалистического наблюдателя природы.
Но если человек углубляется в своё душевное существо, не допуская туда идеи, то он достигает лишь внутренней области чувствования. И тогда начинают говорить о том, что духовного невозможно достичь на том пути, который в обычной жизни называют путём познания, что для переживания духовного нужно из сферы познания погрузиться в сферу чувств.
Материалистический наблюдатель природы может согласиться с подобными воззрениями, если, конечно, он не рассматривает все эти разговоры о духе как некую фантастическую игру слов, не обозначающих ничего реального. Он видит тогда в своём мире идей, направленном на чувственно воспринимаемое, единственно справедливую основу познания, а в мистическом отношении человека к духу – нечто сугубо личностное, к которому либо склоняются, либо нет, в зависимости от предрасположения, но о чём, во всяком случае, нельзя говорить как о содержании некоего «достоверного познания». И отношение человека к духовному он всецело приписывает «субъективному чувству».
Проводя всё это перед своим душевным оком, я всё более укреплял в своей душе силы, находившиеся во внутренней оппозиции к мистике. Созерцание духовного во внутреннем душевном переживании было для меня гораздо достовернее созерцания чувственно воспринимаемого; ставить границы познания этому душевному переживанию было для меня невозможно. Простой путь к духовному через чувства я решительно отвергал.
И всё же, рассматривая способ переживания мистика, я всегда ощущал нечто отдалённо родственное моему собственному отношению к духовному миру. Я искал общения с духом при помощи освещённых духом идей таким же образом, как это делает мистик без их посредства. О своём воззрении я мог бы сказать, что оно также покоится на «мистическом» переживании