Разговор, надо полагать, шёл женский и серьёзный. Я с удовольствием рассматривал стены, увешанные плакатами Джанлуки Менотти и других футболистов сборной, затаив дыхание, взирал на настоящую форму столичного клуба с фамилией основателя школы. В общем, были у меня свои интересы в той приёмной, пока не появилась секретарша. После нашего прихода она куда-то отлучилась и теперь ворвалась в приёмную, словно враг в осаждённый город, пронеслась вдоль моего дивана с каким-то листком, юркнула за дверь кабинета Софии Менотти, через минуту вынырнула обратно и так же стремглав выскочила в коридор. Естественно, после такой бурной передислокации дверь в кабинет она плотно не закрыла, отчего мне стало слышно, о чём разговаривают тётя Изабелла и директор «Резерва нации». Я придвинулся поближе и стал вслушиваться.
– Я вас правильно понимаю: мальчик – круглый сирота? – спрашивала София.
Мне сразу понравился её голос: тёплый, бархатистый, добрый.
– Понимаете, его отец жив и здоров, – со вздохом отвечала тётя Изабелла, – но никто не знает, кто он. Сестра говорила, что у неё был роман с одним ныне известным футболистом. Роман или не роман – трудно сказать, но после этого появился Франческо.
– Ваш мальчик никогда не занимался спортом, и тем более футболом.
– Он очень подвижный и развитый ребёнок, он быстро догонит остальных, – настаивала тётя Изабелла. – Возьмите его хотя бы на полгода, а там посмотрим.
– Но у нас не приют, синьора Фолекки, – не сдавалась София.
– Я буду навещать племянника каждую неделю, – в ответ упорствовала тётя.
В этой нелёгкой битве она начинала брать верх, потому что её желание от меня избавиться было намного сильнее нежелания Софии Менотти меня брать. После недолгих уговоров директор «Резерва нации» сдалась:
– Хорошо, пусть мальчика посмотрит тренер.
Женщины вышли из кабинета. Тётя Изабелла выглядела так, словно ей удалось остановить арабо-израильский конфликт. Он взяла меня за руку и важно повела вон из помещения, следуя за директрисой. Мы вышли на улицу и обошли здание школы, за которым находился стадион. Не такой большой, конечно, как «Стадио Олимпико», но на меня он произвёл неизгладимое впечатление.
Признаюсь честно, до сего момента я в футбол играл всего три раза, если это можно назвать игрой. Взрослые мальчики, которым было по девять-десять лет, неохотно брали меня в команду и всё время ставили на ворота, коими служили прямое, как мачта, дерево и столбик из дырявых покрышек. Верхних пределов ворота не имели, а потому всё, что пролетало между импровизированными штангами на любой высоте от земли, считалось голом. Напомню, что роста я был невыдающегося и лет мне было всего семь, поэтому пропускал я много, хотя и отчаянно бросался на мячи. Во время первой