Я перевела взгляд на круглое окно в моей спальне, за которым в туманной дымке исчезала Эйфелева башня – после череды землетрясений она чудом осталась на месте. Десятилетняя эпоха реконструкции почти не изменила её облик, добавив только чуть больше подвижных опор. Лувр отстроили заново – высоченная стеклянная пирамида занимала почти половину квартала, и её хорошо было видно на противоположном берегу Сены. Я часто смотрела на сверкающую вершину, гадая, какие сокровища остались спрятанными глубоко под землёй. Мой отец помогал восстанавливать музей, за что был удостоен титула почётного жителя Парижа.
В его доме я чувствовала себя как в клетке. В девятнадцать лет получила образование экстерном и уже считалась самостоятельной, но отец сказал, что даст свободу только при определённых условиях: замужество или достижение двадцати пяти лет. Так хотела моя бабушка Клотильда, составляя завещание – при выполнении одного из этих условий я получала право на доходы от акций компаний отца, в которые она вложила всё, что у неё было ещё до катастрофы. Она обожала Париж. И, наверное, была бы в восторге, увидев отремонтированный и изящный мост Искусств и тёмные воды Сены, пенящиеся от косых капель дождя. Тонувшие в белёсой дымке очертания высоток со стеклянными куполами и государственных башен с высокими шпилями. Плавучие дома (коробка под крышей на платформе с мотором), которые люди по дешёвке стали массово скупать после падения Инфериса. Полицейский департамент периодически пытался выгнать их из реки, арестовывая и конфискуя такое жильё. Отец объяснял, что многие из этих безумцев готовы продать себя на органы, лишь бы не возвращаться в разрушенные кварталы и районы. «Среди них куча лентяев и мигрантов, – приговаривал он, – не желающих трудиться. Расплодилось дармоедов!»
– А как же плавучие города у берегов Южной Кореи? – спрашивала я. – Они тоже дармоеды? Например, все пятнадцать тысяч жителей Пусана?
– Ну, ты сравнила, девочка моя, – хохотал он. – Сравнила проект «Oceanix» с лачугами клошаров, заполонивших Сену! Ничего общего!
Мне оставалось только умолкнуть и уйти в свою комнату.
После падения Инфериса мир уверенно вставал на ноги. Люди делали всё возможное, чтобы восстановить разрушенное. И даже в этих плавучих строениях я видела больше свободы и смелости, чем в своём собственном доме…
– Вчера опять была облава, – кузина тоже смотрела в круглое окно, за которым бушевал ливень. – Я никогда не привыкну к этим крякающим звукам от дюффов! Так же можно заикой стать! У этих скитальцев, должно быть, стальные нервы!
– Привыкай, – отмахнулась я, в исступлении ломая руки. – Это Париж, а не Орлеан. Но вот то, что папа так долго говорит с Олли,