– Сынок, передай сигареты, очень тебя прошу!
– Пошла отсюда! Целый день ходят и ходят…
Я онемела, но он даже не заметил моей реакции.
Идём внутрь, в зону. Впервые вижу эту систему дверей, когда входишь в комнату, а перед тобой стена, следующая дверь сбоку. И так надо пройти через две-три комнаты…
Зал как в среднем кинотеатре, и сидят в нём обыкновенные люди, они совсем не походят на бандитов и убийц! Только один, во втором ряду, как-то соответствует моим представлениям – узенький лоб, волосы как проволока, широченные плечи, руки, обнажённые до локтей и покрытые волосами…
Я читала им стихи, пока могла вспомнить хоть одну строчку. Прочла им все, что написала до этого.
Как они слушали, какая стояла тишина! И у того, во втором ряду, по лицу катились слёзы.
После меня вышел на сцену военный, начальник, очевидно.
– Вы, свиньи! Человек потратил на вас выходной, она работает, между прочим, в отличие от вас, которые не хотят работать!
Я была просто оглушена! Неужели с людьми нельзя говорить по-человечески? Я же видела их глаза! И видела в них людей учительница, которая не боялась входить к ним в класс на девятом месяце.
В кабинете я сказала этому начальнику всё, что о нём думаю.
– Как вы могли! Они же чувствовали себя людьми, им женщина стихи читает, а вы – свиньи. Зачем я тогда приехала, что ли перед свиньями стихи читать? Вы же всё сломали!
– Они работать не хотят! Освобождаются – на счету ни копейки, я им из своего кармана билет покупаю! А вам легко говорить, поработали бы здесь.
– А учительница? Что она, обязана была ездить за мной?
– Я ей сто раз говорил: сиди дома, рожай, не ходи по лезвию.
И толпа у дверей его кабинета, все просят мой адрес.
– Никаких адресов! Расходитесь! Всё через учительницу!
Я получала письма от заключённых, через редакции журналов, где публиковались стихи. А из той зоны – никогда.
Наверно, учительница родила малыша и больше не вернулась к ним, закрылся этот кусочек неба в окне за решётками.
Алексей провожает меня на волю. Дверь. Направо, теперь налево, снова направо. Выход, и вся охрана улыбается мне, и я улыбаюсь, и какая-то женщина протягивает свёрток:
– Родненький, передай сигареты, там написано всё! Будь человеком!
– Пошла отсюда! – говорит он и улыбается мне.
Господи, какой ужас…
Наверно, месяц не могла прийти в себя.
Еврейское счастье
Я по-прежнему посылала стихи в разные журналы. Конверты были большие, коричневые, купила по случаю целую стопку. Бумага серая, почти прозрачная. Опять же по случаю я купила пять пачек, мне надолго хватило. Машинка старая, с мелким шрифтом и пляшущими буквами.
Это были письма надежды! Всё равно что бросать бутылку с запиской в океан, на счастье, вдруг повезёт!
В хитросплетениях литературной жизни не разбиралась. Западники, почвенники – для меня не имело значения. Я просто писала стихи. Очень хотелось, чтобы они дошли до читателя.
И вдруг