И как только произнёс он эти слова, на вершине утёса, нависавшего над водопадом, возникла женская фигура. Отчётливо разглядеть её, конечно же, было невозможно – расстояние не позволяло. Но в тот миг для Фридриха это не имело большого значения – пьянящие слух звуки действовали гораздо сильнее.
– Фриц, едём! – голос Нильса начал выражать нетерпение и страх, – если не уберёмся, плохо будет!
– Тогда почто ты меня сюда притащил? – улыбнулся тот в ответ, – неужели желал мне худа?
– Не знаю, почему, но по моим расчётам Хюльдра не должна была сегодня петь! Нынче не её день, вот я и опростоволосился, привёл тебя полюбоваться Кьёсфоссеном! Видать, ты настолько ей приглянулся, что она решила нарушить правила и показаться тебе. Или же я ошибся… Ну, теперь не важно это! Бежим, а то поздно будет!
– И ничего не поздно! – раздался сладчайший женский голос почти рядом, притом пение на мгновение стихло, чтобы возобновиться вновь, только немного ниже по тональности.
– О Боже, и сестрица её выползла…, – Нильс поник и стянул с головы шапку.
Прямо перед ними стояла неописуемой красоты девушка, юная, лет двадцати, с иссиня-голубыми глазами, что вода во фьорде, с локонами цвета молодой пшеницы, ниспадавшими на плечи из-под аккуратной шапочки с красной оторочкой, и ангельской улыбкой, свойственной скорее ундине, чем ведьме.
– Ты хочешь сказать, что это божественное создание – родня сиренам, чуть не заманивших Одиссея на скалы? – прошептал, словно громом поражённый, Фридрих.
– Уж не знаю, какие там у тебя сирены, а у нас все знают, что опаснее Хюльдры ведьмы на свете нет!
Девушка была одета просто, но очень привлекательно – юбка со складками, перехваченная поясом с круглой металлической пряжкой, доходила в навершии до будоражащих воображение грудей, томно вздымавшихся под нею и ограниченных под цвет поясу тёмной окантовкой верхнего предела юбки; далее виднелась белоснежная рубаха, покрытая сверху жакетом с застёжкой на груди, чуть пониже горла; на ногах – крохотные туфельки, или скорее башмачки, на крохотных же каблучках и с металлическими пряжками. Она улыбалась, как Мадонны на холстах старых итальянских мастеров, загадочно и маняще. Упершись руками в бока, Хюльдра хитро рассматривала Фридриха, не обращая ни малейшего внимания на Нильса. Меж тем со скалы продолжало литься пение, исходящее уже от другой появившейся там женской фигуры.
– Не поздно, – молвила Хюльдра, – и ты не ошибся, старый плут – сегодня мы не должны были петь, но, заметив столь прекрасного юношу, не смогли сдержаться.
– Простите, что нарушили ваше спокойствие, – виноватым и вместе с тем восхищённым голосом прошептал Фридрих, – однако я ничуть не жалею, что имею честь познакомиться с вами…
– Мерзкое дьяволово отродье! – зашипел Нильс, – глазки строишь, песенки распеваешь? А ты бы лучше показала молодому человеку, что у тебя под юбкой за гадость