– Так бывает, – прохрипела подруга ее детства Катя. – Молоко в Днепр ушло.
– Катя! Живая. – Ксенька и обрадовалась, и испугалась.
И было чему. Она же была там, с соседским мальчишкой, когда Катю срезали с крюка в амбаре, а мальчик еще отворачивался, не потому, что боялся мертвяка, а потому, что не видел прежде голых девиц. «Еще и беременная», – трясла головой попадья, когда родители Кати почти разжалобили священника мольбами. Но жена в случае батюшки – это навсегда, и он отказал. Ксенька сама бросала землю в яму, одинокую, за оградой, и еще ревела по дороге домой, что неотпетой подруге покоя не будет.
– Так жива?! – тряхнула ее Ксенька и переполошила рыб.
– Ну так, – скрипнула Катя и засмеялась железным смехом так, что мелкие пузырьки навернулись на жабрах.
Ксенька уставилась на живот Кати. Он все еще был круглым.
– Ты до сих пор тяжелая?
– Теперь навсегда, – отмахнулась Катя. – Это икра.
– Кать, а мы что, русалки? – Ксеньку пугал собственный незнакомый голос. Он был глухим, а слова тянулись натужно и выходили хриплыми.
– Фараонки. Так правильней.
Только сейчас Ксенька разглядела руки Кати. Они были синюшные и склизкие. Она была вся сизая, как медуза.
– И я туда же, – погладила себя за локти. Кожа была скользкой, будто вымоченной в масле.
Катя понимала, что происходит в душе новенькой. Она не забыла свои первые подводные дни. Тот голод не сравним ни с чем. Оставленная могила дышала холодом в звездную ночь удивленным разинутым ртом. Визг бобра, из-под лопатки которого она выскабливала ногтем розовое легкое, в прожилках, похожее на тучку в молниях. Голод и страх. За ними последует отчаянье. Но прежде был голод.
– Жалко мне тебя, Ксенька. Жалко. Зато и радостно.
Я ведь до тебя одна дорогобужская была.
– А остальные кто ж? – Ксенька свыклась с удивлением, его вытесняло первоочередное желание.
Ее занимала насущная пища и спрашивала она, не интересуясь ответами.
– Да почти все смолянки.
– И что ж, у них несчастных больше?
– Людей больше, а значит, и несчастных.
Ксенька не дослушала. Она запрокинула голову, высунула язык, оттолкнулась ото дна и стрелой вылетела из воды, ухватив за шею селезня. Грудку его она выгрызла еще до того, как плюхнулась обратно. Теплая птичья кровь заговорила зуд.
– Ты схватываешь на лету, – улыбнулась Катя и обнажила три ряда мелких сточенных зубов.
– Кать? – Они плыли к заводи.
Впечатления вымотали