– Так десятник сказал пустышек помыть, – растерянно отозвался молодой.
– Всему вас учить надо, – хрипло проворчал усач и опрокинул на Лёху жбан холодной воды.
От неожиданности тот вдохнул жидкость и судорожно закашлялся. На миг снова показалось, что его затягивает под лёд, в жуткий потусторонний холод, и разум уступил животному страху. Страху перед чем-то невообразимо-чуждым человеку.
Мгновение помешательства миновало и пришла злость, спалившая страх до тла. Стриж наконец сумел вдохнуть и снова закашлялся.
– Понял? – поинтересовался у Рябого усач, не обращая внимания на отплёвывающегося у его ног человека.
– Прибью, – хрипло пообещал Лёха.
Мужики уставились на него с таким изумлением, словно подало голос одно из стоящих неподалёку вёдер.
– Заговорил чё-то непонятное, – поделился наблюдением Рябой.
– Ага, – согласился с его выводом хриплый. – И, по-моему, он хамит.
– Похоже, – сопляк гаденько хихикнул.
Усатый сплюнул и больно пнул Стрижа под рёбра.
– Ах ты сучий… – тот вскинул руки чтобы перехватить следующий удар и замер, ошалело глядя на самые настоящие кандалы.
Зрелище было настолько поразительным, что Лёха ненадолго позабыл и об обидчиках, и о намерении проредить им зубы. На нём красовались не наручники, не кустарная конструкция из цепи, одолженной у соседской собаки, а самые настоящие кандалы. Такие он видел только в музее: металлические “браслеты”, соединённые цепью.
Наклонив голову, Стриж увидел такие же “украшения” у себя на ногах. Ещё одна цепь тянулась от широкого ремня из толстой кожи, опоясывающего талию, и крепилась к массивному металлическому кольцу в дощатой стене.
Вдобавок ко всему, одет он был во что-то вроде длинного серого балахона со следами свежей блевотины на груди.
Эти открытия стоили разбитой губы: пока Лёха вдумчиво созерцал антикварные железки, рябой сопляк решил присоединиться к веселью и засветил ему пинком по физии. Не сильно – на спаррингах куда сильнее прилетало – но очень унизительно.
– Ты рожу-то ему не порти, – осадил молодого усатый и явно более опытный. – Десятник увидит – ор поднимет, что ему за пустышек перед графом ответ держать. В брюхо пинай, но в меру, только чтобы должное почтение вызвать.
Лёха, звякнув цепью, утёр кровь из разбитой губы. Несмотря на бредовость происходящего, меньше всего это напоминало сон. Боль была самая настоящая, во всех знакомых деталях. Всё реально: ушлёпки в кирасах, вонючая овечья шкура под спиной, ливень, хлещущий по деревянным стенам…
Стриж схватился за гудящую голову и