Тайная жизнь пчел. Сью Монк Кидд

было картой всех штормов и путешествий, через которые она прошла. Ее правая рука была воздета, словно указывая путь, вот только пальцы были сжаты в кулак. Оттого вид у нее был весьма серьезный, словно при необходимости она могла поставить на место кого угодно.

      Хотя она не была одета как Дева Мария и ничем не напоминала картинку на банках с медом, я сразу поняла, что это она. На ее груди виднелось поблекшее красное сердце, а там, где ее тело некогда сливалось с деревом корабля, был нарисован желтый полумесяц, облупившийся и кривой. Свеча в высоком красном стаканчике отбрасывала отблески и искорки, мерцавшие по всему ее телу. Она казалась одновременно и сильной, и смиренной. Я не знала, что и думать о ней, но чувство, которое я ощущала, было магнетическим и большим – до боли, словно этот полумесяц проник в мою грудь и заполнил ее.

      Это ощущение мне было знакомо – однажды оно возникло у меня, когда я возвращалась домой от персикового ларька и видела, как солнце струило свой свет под конец дня, заливая верхушки фруктовых деревьев жидким пламенем, в то время как у корней их собиралась темнота. Тишина парила над моей головой, красота множилась в воздухе, а деревья были так прозрачны, что мне казалось, стоит хорошенько приглядеться – и увидишь внутри чистоту. Тогда у меня тоже заныло в груди, совсем как сейчас.

      Губы статуи были чуть растянуты в прекрасной повелительной полуулыбке, отчего обе мои ладони сами потянулись к горлу. Все в этой улыбке говорило: «Лили Оуэнс, я вижу тебя насквозь».

      Я чувствовала: она знает, сколько во мне на самом деле лжи, убийственности, ненависти. Как я ненавижу Ти-Рэя и девчонок из школы, но главное – саму себя за то, что отняла жизнь у своей матери.

      Мне захотелось плакать, а в следующий миг – смеяться, потому что эта статуя заставила меня чувствовать себя Лили-Которой-Дарят-Улыбку, словно и во мне тоже была доброта и красота. Словно у меня действительно был весь тот прекрасный потенциал, которым я обладала, если верить миссис Генри.

      Стоя там, я и любила себя, и ненавидела. Вот что сделала со мной черная Мария – заставила в одно и то же время ощущать и мою славу, и мой позор.

      Я шагнула ближе к ней и уловила слабый аромат меда, исходивший от дерева. Мэй подошла и встала рядом со мной, и теперь я не чуяла ничего, кроме запаха помады от ее волос, репчатого лука от рук, ванили в ее дыхании. Ее ладони были розовыми, как и подошвы ступней, а локти темнее остальной кожи, и по какой-то неясной причине это зрелище наполнило меня нежностью.