– Вот это будет замечательно! – воскликнула Ренисенб.
– Вовсе не обязательно, – тихо отозвался Хори.
– Почему?
– Потому что, Ренисенб, записать десять мер ячменя, сто голов скота или десять полей пшеницы не требует большого труда. Но, возможно, кому-то покажется, будто самое важное уметь написать это, словно существует лишь то, что написано. И тогда те, кто умеет писать, будут презирать тех, кто пашет землю, растит скот и собирает урожай. Тем не менее на самом деле существуют не знаки на папирусе, а поля, зерно и скот. И если все записи и все свитки папируса уничтожить, а писцов разогнать, люди, которые трудятся и пашут, все равно останутся и Египет будет жить.
Сосредоточенно глядя на него, Ренисенб медленно произнесла:
– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Только то, что человек видит, может потрогать или съесть, только оно настоящее… Можно написать: «У меня двести сорок мер ячменя», но если на самом деле у тебя их нет, это ничего не значит. Человек может написать ложь.
Хори улыбнулся, глядя на ее серьезное лицо.
– Ты помнишь, как чинил когда-то моего игрушечного льва? – вдруг спросила Ренисенб.
– Конечно, помню.
– А сейчас им играет Тети… Это тот же самый лев. – И, помолчав, доверчиво добавила: – Когда Хей ушел в царство Осириса, я была безутешна. Но теперь я вернулась домой и снова буду счастлива и забуду о своей печали – потому что здесь все осталось прежним. Ничто не изменилось.
– Ты уверена в этом?
Ренисенб насторожилась.
– Что ты хочешь сказать, Хори?
– Я хочу сказать, что все меняется. Восемь лет – немалый срок.
– Все здесь осталось прежним, – твердо повторила Ренисенб.
– Тогда, возможно, перемена еще грядет.
– Нет, нет! – воскликнула Ренисенб. – Я хочу, чтобы все было прежним.
– Но ты сама не та Ренисенб, которая уехала с Хеем.
– Нет, та! А если и не та, то скоро буду той.
– Назад возврата нет, Ренисенб. Это как при подсчетах, которыми я здесь занимаюсь: беру половину меры, добавляю к ней четверть, потом одну десятую, потом одну двадцать четвертую и в конце концов получаю совсем другое число.
– Я та же Ренисенб.
– Но к Ренисенб все эти годы что-то добавлялось, и потому она стала совсем другой!
– Нет, нет! Вот ты, например, ты остался прежним Хори.
– Думай как хочешь, но в действительности это не так.
– Да, да, и Яхмос, как всегда, чем-то озабочен и встревожен, а Сатипи по-прежнему помыкает им, и они с Кайт все так же ссорятся из-за циновок и бус, а потом, помирившись, как лучшие подруги, сидят вместе и смеются, и Хенет, как и раньше, бесшумно подкрадывается и подслушивает и жалуется на свою судьбу, и бабушка ворчит на рабынь из-за кусков полотна! Все, все как было! А когда отец вернется домой, он поднимет шум, будет кричать: «Зачем вы это сделали?», «Почему не сделали того?», и Яхмос будет