– Что у нас плохого?
– Да как обычно: двенадцать дыр в обоих бортах, крупная картечь. Третий движок разбит, второй поврежден, я вынуждена снизить мощность на две трети, иначе его сорвет с фундамента. Первый мотор в порядке, рули слушаются. Главный стыковочный узел снесло к чертовой матери, но есть вспомогательный. Топлива тридцать семь процентов, кислорода мало, баки пробиты настежь. Оба орудия и лазеры к стрельбе непригодны. Радары, телескопы, связь – все накрылось.
– Маяк?
– Работает, я его слышу. Рандеву через тридцать семь минут.
– Починить за это время что-нибудь сможешь?
– Может быть, только дай тебя сначала залатаю. Не отключайся, солдат!
Рана у пилота серьезная, но не смертельная – осколок навылет пробил левую ногу, задев коленный сустав. В обычной ситуации боевой скафандр и сам бы справился с такой неприятностью, оказав хозяину эффективную медицинскую помощь еще до заезда в военно-полевой госпиталь. Но это уже не первая рана Андрея в бесконечном последнем бою, и заряд лекарственных препаратов в аптечке почти исчерпан, равно как и запасы донорской крови. Остается последний вариант.
– Я сейчас, Андрюх, смени меня!
Сдав управление, старшина спускается в узкий трюм курьерского корабля, где раньше перевозились особо ценные грузы. Теперь тут пусто, нет даже воздуха, который давно улетучился в пробоины. Только решетчатый пол, дырявые стены и реанимационная капсула последней модели с одним-единственным пассажиром внутри.
– Ну, здравствуй…
Ольга опускается на колени перед израненным телом старого человека в капсуле.
– Ну, здравствуй, товарищ…
***
– Пожалуйста, сформулируй свой вопрос максимально четко и корректно, я не хочу быть понятым неправильно, недопонимание сейчас никому не нужно…
Ольга берет короткую паузу на размышление, ей тоже сейчас требуется все возможное понимание.
– Вопрос – каковы шансы на успех восстания в случае оперативного уничтожения цели номер один. И есть ли хоть какие-нибудь шансы на успех, если операция сорвется, и цель номер один не будет уничтожена?
Старшина, да и все остальные, ждут мгновенного ответа. Но мозг Большевика отвечает им лишь через девяносто секунд, астрономический срок в его системе подсчета времени. Может быть, это девяносто тысячелетий, что электронный мудрец взвешивал все варианты. Или девяносто триллионов лет, кто знает. Невообразимый срок, отведенный на решение одной конкретной задачи. А может быть, Ильич просто не хочет