Невыносимая боль в лице становилась всё сильнее с каждой секундой. Ожог оказался серьезнее, чем он думал. Не помогали ни анальгетики, ни увлажняющие компрессы. Сигилиус не находил себе места от этого нестерпимого жжения. Лёжа на скрипучей кровати развёрнутого в недрах мёртвой столицы полевого госпиталя, он, не переставая, думал о том, как легко его обхитрили иерихонцы. Как легко он попался на эту уловку и в одночасье лишился всего авангарда. Авангарда, искалеченные остатки которого сейчас находятся здесь, с ним рядом в одной комнате.
Чудо, что ему удалось выбраться из этого пекла. Чудо, что его встретили воины из четвёртой арьергардной роты генерала Абрахта. Встретили и отвели достаточно далеко от линии фронта, чтобы оказать надлежащую помощь. Но настолько ли она надлежащая, как того ожидал Авиаль? Пожалуй, что нет. Едва ли это вообще можно было назвать помощью. Скорее всё это напоминало скорбный ритуал, за которым молчаливо наблюдали беспомощные мудрецы в белом.
Потянувшись к висящему на спинке стоящего рядом с кроватью стула кителю, Авиаль ненароком привлёк внимание одного из медиков.
Строгий, подтянутый мужчина со стетоскопом на шее и медицинской маской на лице, неспешным шагом направился к хаупт-командору.
Сигилиус торопливо обшаривал карманы своего кителя, в надежде разжиться пачкой сигарет.
– Ваша милость, вам пока лучше не двигаться. Нужно отдохнуть, – раздался сухой безразличный голос подоспевшего медика. Неприятный голос, пропитанный безысходностью и обречённостью, словно он разговаривает с покойником или тем, кто вот-вот им станет.
– Я ни черта не вижу. Что со мной? Когда вернётся зрение? – строго спросил Сигилиус, найдя наконец-то, что искал.
– Ожоги, мисир. Тяжелое термическое повреждение тканей лица. Белки глазного яблока денатурировались, и зрение уже не вернуть, – спокойно отчитался медик, разглядывая своего пациента.
Хаупт-командор выглядел жалко, словно побитая собака. Пижама, что ему выдали вместо формы, была на несколько размеров больше и висела словно мешок. Половина лица была замотана влажными компрессами, а другая половина покрыта не отмывающейся копотью и испещрена ссадинами. Белое бельмо мёртвого глаза неподвижно уставилось на флегматичного медика, а уцелевший глаз блестел злостью и возмущением.
– То