В то время и снабжение нашей части резко сократилось, а мы были молоды, здоровы и потому вечно голодны. Потуже затянув ремни, мы с ожесточением и ненавистью сражались с немцами. Желание бить врага, желание воевать и воевать, казалось, вытеснило все остальные наши чувства. В блокаду концертов мы, естественно, не устраивали – не до того было. Художественной самодеятельностью по-настоящему занялись лишь в 1944 году, вступив в Латвию. Поэтому я был немало удивлён, когда однажды меня вызвал замполит и сказал: «Никулин, солдаты перед Новым годом должны хорошо отдохнуть! Организуй концерт художественной самодеятельности. Нужна помощь – обращайся». – «А почему именно я должен этим заниматься?» – вырвалось у меня непроизвольно. «Потому что ты – хохмач, знаешь много анекдотов, и потому, что приказы начальника не обсуждаются».
Приказ есть приказ. Набрал я человек двадцать: кто на балалайке, на гитаре играет, кто пляшет, кто песни поёт, стихи читает… И сам усиленно готовлюсь к выступлениям. Во-первых, в роли конферансье, во-вторых, пою в хоре. В-третьих, договариваюсь с приятелем: «Давай выступать клоунами – Белым и Рыжим». – «А это как?» – «Ну, – объясняю, – Белый клоун умный, Рыжий – дурак…» – «Согласен, – говорит, – быть Белым».
Шутили мы тогда незамысловато, но какой имели успех – это тебе словами не передать. А всё потому, что люди устали от войны, от крови и смерти, соскучились по человеческим эмоциям. Вообще, должен сказать, шутка на войне нам здорово помогала. Помню, совершали мы ночной переход. До назначенного места добрались уставшие, голодные, а ещё надо было траншею рыть. В это время подходит к нам майор: «Инструмент, – спрашивает, – при вас?» Он, конечно, имел в виду лопаты. А я, не моргнув глазом, отвечаю: «Так точно, товарищ майор, при нас инструмент!» И достаю из-за голенища столовую ложку. Все, и офицер в том числе, грохнули смехом. И траншею мы вырыли играючи. Тогда я загадал себе: если кончится война и если мне суждено остаться в живых, то обязательно стану артистом.
– И обязательно – цирковым?
– Нет, очень хотел в кино. Но меня не приняли ни во ВГИК, ни в один столичный театральный вуз, сколько я ни пытался. Тогда были в моде молодые красивые артисты, а моя внешность как-то не вписывалась в те традиционные представления об артистической привлекательности. Приуныл я, и в это время случайно на глаза попалось объявление в «Вечёрке»: при Московском цирке организуется клоунская студия. Принимаются мужчины до 35 лет. Мне после службы было 25 лет.
…Понимаешь, Михаил, какая память штука капризная. Ей не прикажешь: это береги, а то забудь. И если откровенно, не самое лучшее порой она сохраняет. Порой я кажусь себе старым австралийцем, который сошёл с ума, потому что, купив себе новый бумеранг, никак не мог отделаться от старого. Я сейчас вспоминаю войну, свою долголетнюю службу – всё-таки почти восемь лет тянул лямку, – как детство. С какой-то светлой печалью вспоминаю.