Совершенно справедливо замечено.
Епифан Житько, что и Петро Брынза, как ни мучила их жизнь подозрениями, были одного поля ягодами, только росли и зрели на разных грядках. Но одного из них волею судеб после армии закинуло на подмостки святилища Мельпомены (столичный институт искусств, факультет режиссуры) по протеже отца, первой скрипки этого же театра. А другого волею шапочного знакомства подбросило к первому в баню накануне празднования Нового года.
А дальше – дело техники.
Покусанный в хитоне из простыни, стоя на краю водопада, что ниспадал в глубокий бассейн, читал самозабвенно свои вирши. Голые гетеры, что амфоры, украшали его рифмы и облезлые мраморные стены бани железнодорожников. А молодой главреж всё это впитывал, впитывал, как губка, и балдел от идеи, только что посетившей его одухотворенную коньяком голову.
Этому городку не хватает креатива!
Новаторства!
Новых имен!
Новой нетрадиционной трактовки!
Новых форм!
Нового художественного стиля!
И неплохо бы, если бы этот Гамлет за всё это заплатил!!!
Сказано!
Сделано!
И вот уже афиши по всему городу.
И вот уже Покусанный – великий поэт и прозаик.
И вот уже с подмостков слышна лексика, не знающая границ и пропорций.
И вот уже ожидания опережают терпение.
И вот уже грядут перемены, и не только в творчестве театра.
И если кто то скажет, что вот уже рушатся устои и традиции, то я скажу…
Ничего не рушится!
Обновляется!
Обостряется!
Обрастает!
Взрослеет!
Молодеет!
Мудреет!
И наконец таки углубляется!
И, что точно не обман, в народ, самый что ни на есть!!!
Ничто не проходит задаром и бесплатно. И особенно меценатство и спонсорство. Я сейчас про наши глубинки и провинции. И это несмотря на то, что широтой души своей они куда необъятнее и честнее. Оттого и корысть их настолько обнажённее и наивнее, что наказанию не подлежит вовсе.
Судите сами.
Великий наш поэт Брынза-Покусанный, он же и самобытный прозаик-песенник, – человек далеко не бедный, к тому же творческий. А значит, и не одинокий совсем.
Понимаете, к чему клоню?
Вот-вот…
И как только на горизонте нарисовались яркие перспективы неоднозначного спектакля новой театральной фармации, так на пороге ожившего храма Мельпомены нарисовалась худосочная фигурка Беллы – дамы сердца и всего остального, что принадлежало гению слова Покусанному, хоть и отвергалось всеми примами, шторами и занавесками, оркестровой ямой и буфетом, партером и балконами самого театра.
Короче…
Как бы мягко и тактично мы ни подползали к сути вопроса, суть одна.
– Как ты мог? Как ты мог отдать на поругание этим вандалам святые стены театра? – причитала Элеонора, теребя во вспотевшей