Вы никогда не замечали того, что чем дальше от столицы, колыбели и толерантного отношения к искусству, тем ближе к истокам истинного его предназначения. И тут уж ничего не поделаешь. Сколь угодно много можно менять фамилии и подстраиваться под вкусы публики и настроение времени, а если Вельмонту и суждено было кем-то стать, так это именно директором театра, пусть даже театра абсурда. Какая разница. Театр – это иллюзия жизни. А какая иллюзия может быть без Вельмонта?
Оттого вся театральная братия частенько забывала его имя и отчество, называя его кратко: Вельмонт.
– Уходи… – почти простонала Элеонора. – Я не хочу тебя видеть.
Раиса перестала жевать, навострила ушки и замерла. Что делать, она не знала. Но что она знала точно, так это то, что свою Элеонору она в обиду никому не даст. Даже Вельмонту.
– Милая, пойми меня правильно, – начал Вельмонт и точно издалека.
Гримерка была малюсенькая и вся провоняла нафталином, гримом, сигаретным дымом, ливерной колбасой, коньяком и всеми теми женскими обидами и недовольством, что преследуют театральных примадонн на протяжении всей их до обидного короткой творческой жизни. А если сюда прибавить аромат даже вовремя убранного Раисиного лотка, то и вовсе дышать было нечем.
От двери до окна было, что называется, рукой подать. И это в прямом смысле. Но всем казалось, что Вельмонт стоит где-то на горизонте и идти ему и идти, еще долго и далеко.
Элеонора открыла форточку, задвинула стул, поправила локон страсти на голове Кармен, что смотрела на нее из зеркала, трогательно убрала Раису со стола и уложила на место рукавички, таинственно исчезнувшей в никуда, развернулась всей грудью к двери, выпрямила спину, сделала глубокий вдох и…
– Нам надо поговорить, – твердо скала она, глядя прямо в глаза директору.
Именно, директору.
Вельмонту Аркадию Борисовичу.
Тот аж вздрогнул от холода, что пронзил его до самых пят.
– Элечка… – начал было он, как Элечка резко его остановила.
– Элеонора Мстиславская, – твердо поправила она его. – И впредь, Аркадий Борисович, я попрошу Вас не забывать об этом.
На словах «Аркадий Борисович» она умышленно сделала акцент, что не осталось присутствующими незамеченным.
Седая шевелюра Вельмонта, как волна в пене, девятый вал, покачнулась, но не разлилась. Всегда элегантный, до провинциального неприличия, что называется, с иголочки, замер, как глыба из снега.
– Вас, Элеонора Эдуардовна (Эдуардовна – по паспорту), все ждут на фуршете в честь премьеры. И особенно спонсоры. Им есть что Вам сказать. И я думаю, только хорошее. От моего имени самые теплые и сердечные поздравления. Вы, как всегда, были неотразимы своей гениальной игрой на сцене нашего театра.
И, как волшебник, иллюзионист, затейник, Вельмонт извлек из внутреннего кармана смокинга, как из шляпы зайца, плюшевую коробочку ярко-красного цвета.
– Это тебе, Эля…
«Красавчик», –