Тут же – потянулась диско-мелодия.
– Звонил? – (Она звучала тем ненастоящим голосом, каким объявляют станции в электричке.)
– Д-да… – Он уже семьдесят раз об этом пожалел. – Я хотел спросить… – Мимо прогремел КАМаз. – Я спросить хотел – ты на концерт не хочешь сегодня?
Аврора помолчала выразительно и раздражённо прокашляла:
– Кх-кхм! Я же болею.
– А. Точно. Прости.
Он поскорее повесил трубку. Как тупо. Как тупо! (И дальше только тупее – хоть в Перу уезжай, хоть в Зимбабве.) Пиная какой-то камешек и пытаясь не выблевать жизнь, Будимир всё-таки дошёл до вокзалишка: он походил на игрушечный кораблик для ванной, брошенный в пустыне.
Поднявшись на перрон, Будимир оказался в компании зябнущих пенсионеров (в Питере не редкость спутать академика с бомжом) – всё скулило каким-то смутным дежавю… Перебивая тоскливую мысль – подъехала скрипучая электричка. Будимир потянулся к ней вместе с остальными.
– Носки, носки! Бабушкины носки!
Дверь грохнула, он прошёл пару шагов и уселся: мужик рядом подпивал «Охоту крепкую», напротив – симпатичная, но какая-то лисья девушка в широкополой мужской шляпе (с розовым бантиком) читает газету. В окне всё было серое – серое, как горельефы под дождём; свет пробивался через безнадёжно грязное окно, взгляды у людей – как будто в катышках со сна. Будимира что-то раздирало снутри и снаружи.
Чуть не задыхаясь – раскрыл Гегеля: «Оно есть для себя эта атараксия мышления о самом себе, неизменная и подлинная достоверность себя самого…»
Будимир захлопнул книжку и нашарил плеер с недослушанной песней:
Я не фашист, не патриот,
Я люблю баб и люблю мужиков.
Не, я серьёзно – не, я стебусь,
Я, блин, не я, но вообще-то, блин, я.
Чё есть ничё, а ничё, блин, ништяк,
Метамодерн – всё разрулит ваще.
Жизнь есть песок, смерть уже вокруг нас,
Если повтор – спасибо браток!
Если, блин, всё – ну и ладно, ничё.
Я бы и сдох, – но давайте потом.
В голове всё что-то звенело (не колокол, не сирена, не самолёт). Мимо прошёл парень, раскладывая брелоки (глухонемой продавец). Будимир встал и открыл форточку – воздуха больше не стало.
Всё есть Бог, значит, я – тоже Бог:
Я люблю есть огурцы с молоком,
Курю сигареты обратным концом,
Метамодерн – всё есть любовь.
А любовь вам не брак, не ебля, не суета.
Впрочем, и это – ну так, иногда.
Есть наркота, есть даже ЗОЖ,
Есть и алкашка – убивайся, чем хошь.
Тошнота не девалась, горло раздирала судорога, гул нарастал. Будимир