– На хрена ж им бандитов ловить, проще с тобой трындеть! Сидит здесь в тепле, а зарплата капает! А мы за них отдувайся! Я одного «баклана» пьяного хотел в трамвае на место поставить, вот и схлопотал себе по башке! Пускай нам тогда оружие, как в Америке, раздадут, сами себя без них защитим!
Для поддержания боевого духа Серега движением фокусника извлекал из хозяйственной сумки пластиковую бутыль с надписью «ряженка», встряхивал ее несколько раз, после чего наливал из нее в кружку прозрачную с резким запахом жидкость.
– Василич, ты как? Соточку маханешь? – каждый раз предлагал он Ланцову, однако тот, не желая участвовать в их пустом трепе, отказывался. Он и сам прежде, мягко говоря, не любил милицию и не скрывал этого, но сейчас, видимо, в силу болезни и набившей ему оскомину болтовни соседей пришел к неожиданному для себя выводу: «Чего ментов-то во всем винить, они такие же, как и мы, не хуже и не лучше. Не с Марса же они порядок у нас наводить прилетели и за всех отдуваться. Тут каждый сам на себя должен взглянуть и за свои поступки ответить, тогда и толк будет».
Его уверенность в своей правоте еще больше окрепла, когда он выяснил у Разумовского, что сосед его никакой не герой, а обычная жертва бытового алкоголизма, свалившаяся в пьяном виде с лесов на стройке, откуда его и доставили с черепно-мозговой травмой на скорой, однако изобличать до поры до времени Серегу не стал.
После недели напрасных хождений оперативник больше не появлялся, и в палате установился больничный покой, нарушаемый лишь нетрезвыми разглагольствованиями Сереги, волшебным образом, не покидая стен клиники, восполнявшего свой запас «ряженки», и Разумовский предложил Василию Васильевичу перевести его в другую палату, но тот отказался.
На двенадцатый день к нему приехал после работы младший сын Вадик, узнавший от брата о попавшем в больницу отце, и тот был приятно удивлен его появлению, повел сына в холл на первый этаж, где, устроившись в углу на диване, объяснил ему, что проходит здесь плановое обследование, связанное с гипертонией.
Вадик был в курсе размолвки родителей и вызвавших у брата и матери резкое неприятие поступков отца, но к радости Василия Васильевича выслушал все его доводы, во многом с ним согласился и осудил только за супружескую измену. В этом Вадик был непреклонен, объяснений отца слушать не захотел, лишь удивился его жестокому ничем не оправданному признанию матери в своих похождениях, принесшему ей лишь боль и страдания.
– Не мог я от нее этого скрыть, – сказал, опустив голову, Ланцов.
– Почему? – удивился Вадик.
Василия Васильевича так и подмывало признаться ему в своей болезни, но уговор с Разумовским он нарушить не мог, поэтому, не ответив, поднялся с дивана, достал сигареты и пошел на улицу перевести дух.
Во время