Функции надзирателей и десятников во всех лагерях выполняли заключённые. Статьи у них были соответствующие – бытовые. Так называемая лагерная «аристократия» жила в отдельном бараке.
Быстро добрались до Сашкиного ряда. У того, что ощупывал нижние нары, руки – под стать гибкому сухожильному телу: запястья тонкие, пальцы лёгкие, вёрткие, существуют словно сами по себе и проявляют небывалую сноровку и виртуозность. Он, наверняка, был карманником. На воле любая баба сомлела бы от таких прикосновений.
– Тебе бы не шконку тискать, а пианино… такими-то ручонками шаловливыми, – заметил кто-то из другого ряда.
Огородников равнодушно созерцал, как ощупывают его вещи. Его телогрейка вертелась в цепких лапках шустрого надзирателя. Пусто!
Второй продолжал ползать то под нарами, то вдоль стенки. Не найдя ничего и не теряя времени, они перешли дальше. Огородников поднял с пола свои пожитки. Рядом присел Мальцев:
– Что, хлопец, тоже ничего с собой не кантуешь? У меня было с собой письмо, ещё на уральской тюрьме полученное. От матери и сестёр. Почти год с собой таскал. Вот здесь, – он ткнул пальцами в левую часть груди. -Так сховал, что почти год не могли найти, но. потом в бане кто-то с тельняшкой свистнул.
В стороне поднялся надрывный, выворачивающий душу мужской скулёж. Высокий худой арестант упал на колени прямо перед старшиной. Хотел вскинуть руки кверху, но получил от надзирателя крепкий удар в спину.
– Богом прошу! Не отымайте, нельзя! Богом прошу!
У старца-баптиста въедливый надзиратель обнаружил крошечный крестик – изъяли. Старец не на шутку убивался по крестику и всё причитал, давясь слезами.
– Заткни его! – гаркнул старшина. Раздался звук крепкой оплеухи. И тут же несчастный старец притих.
Монолог Мальцева прервался из-за этой сцены. Наблюдали молча, с философской отстранённостью. Немного помолчав, Мальцев опять заговорил, всё поглядывая по сторонам:
– Совсем озверели, скоты! Эх, навалиться бы толпой, придушить бы парочку придурков. Эх, Санёк, а что? Может, тряхнуть плечами? По-моему, здесь только свистни, сразу охочих до кипиша* наберётся.
– А ты что? Ещё не навоевался?
Огородников говорил машинально, особенно не придавая значения разговору, который казался ему пустым, отчасти балагурным. Вот только взгляд Мальцева – взгляд плута и прохиндея – смущал Огородникова. Где-то в глубине барака опять поднялись крики: нашли листки затрёпанной донельзя Библии. Старого сидельца бить не стали, просто пихнули под шконку и приказали, чтоб сидел тише мыши, иначе в карцер отправят. Охая сиделец преклонных лет так и поступил. Большинство арестантов не обращали на выкрики внимания. Мальцев вновь проявил нездоровую заинтересованность к чужому горю.
– Люби меня по самую