Стараюсь не отвлекаться. Надо следить за дорогой. Столько чайников развелось.
Гультяев, узнав, что Эля поступила в театральное училище, вспоминает, как сам хотел стать актером, но не получилось. Видно, не судьба. Но он не дал себе засохнуть.
– Сколько девчонок благодарны нам по гроб жизни. Но некоторых приходится тащить в рай чуть ли не силком. Специфика.
Я догадываюсь, зачем он балагурит. Хочет, чтобы девчонки расслабились. Но по тому, как они меж собой переглядываются, вижу, что хитрость не проходит.
Я думаю, что мне-то делать? Обратиться в министерство, как просила Наталья Андреевна, или пытаться самому помочь девчонкам? Может, поднять тревогу на каком-нибудь посту ГИБДД? Нет, лучше не рисковать.
Ловлю в зеркале взгляд Клавы. Смотрю по-доброму, даю понять, что я с ними. Клава отворачивается.
– Мы пить хотим, – говорит Эля.
– А банана не хочешь? – острит Корзун.
– Заткнись! – рявкает Гультяев, протягивая девчонкам бутылку пепси.
Через минуту Клава просит остановиться.
Если решили рвануть, то место не самое подходящее. Попутных и встречных машин мало. Но даже если вздумают привлечь чье-то внимание, едва кто остановится. Точнее, никто не становится. Никто! В этом я уверен на все сто.
– Только мальчики и девочки – в одну сторону, – говорит Гультяев.
Девчонки уходят подальше в кусты. Киря не возражает. Корзун и Шепель начеку.
Девчонок не видно. А если все-таки дали дёру? Что мне тогда делать? Даже если удастся вырубить этих уродов, даже если девчонкам удастся сбежать, дальше что? Свидловские бандюганы вернут их Гультяеву. За товар уплачено! И мне уже не будет нормальной жизни. Тогда чего подмаргивал?
Отливаем с Кириллом под одним кустом.
Спрашиваю:
– Не боишься, что сбегут?
– Все уязвимы, Вань, – философски отвечает Гультяев.
Девчонки возвращаются в машину. В глазах Клавы злость и презрение. Она мне не верит.
Вечером въезжаем в Москву. Подкатываю к нашему дому. Высаживаемся. Глядя со стороны, можно подумать, что приехала на вечеринку компания молодых людей. Корзун и Шепель, берут девчонок под руки, ведут в подъезд.
Кирилл протягивает мне деньги, на глаз примерно тысяч тридцать. Настороженно смотрит. У меня такой вид, будто на этот раз я не возьму. Я в самом деле не могу взять. Не могу, хоть застрели меня.
– Всё, я больше не ездок. У меня мать больная.
– Ну, если что случится, поможем маме, – отвечает Гультяев.
– Я не хочу, чтобы что-то случилось. Одно дело, когда с вами добровольно едут, а тут… Вы берёте в рабство, а рабство я не люблю.
Кирилл прищуривается:
– На кого положил глаз? На Клаву? Понимаю. Но бабки возьми. Работа выполнена, значит, должна быть оплачена.
– Считай, что я просто прокатился.
– Ну, как знаешь, – Гультяев кладет деньги обратно в карман.
Поднимаюсь в свою квартиру.