как сегодня вот помог…
Выпьем други… Славься Боже!
Огородников Иван,
буйных пьянок ветеран,
улыбаясь, полз вдоль стенки…
Был он счастлив, то есть пьян.
Иван, рубашка и бабка Глашка
(день второй)
Встав, Иван принял стакан
да тотчас же в чемодан
за деньгами…
Глядь, рубашка.
Порешил тогда Иван:
«Голодранить надоело;
чем ходить на гóло тело —
я рубашечку возьму,
простирну и, знамо дело,
красота!..»
Иван пошёл,
в ванной ржавый таз нашёл,
замочил в воде рубашку
и решил «принять ешо»…
А вернулся… Вот промашка —
суше прежнего рубашка.
Призадумался Иван:
«Не иначе бабка Глашка…»
Жил Иван с соседкой в ссоре,
коли та ему насолит,
он: то, в злобе, плюнет в щи;
то «нечайно» чай посолит.
Бабка то не замечала,
головою лишь качала,
бабой набожной была
и, конечно, всё прощала.
А бессовестный Иван
был к ней добр, когда был пьян.
Ране, было, пил он часто —
наполнялся лишь карман…
«Славно времечко» прошло,
когда «кажный день везло» —
вот Иван и матюгался,
и срывал на Глашке зло.
Вину бабка отрицала,
головою лишь качала:
– Ты чего так осерчал?
Мал те трезвого скандала?!
Вновь Иван воды налил,
вновь рубаху замочил.
«Экспримент» решил поставить —
«энто дело» он любил.
Ждал он, ждал… Да ждать устал,
призадумался мал-мал,
вскоре вовсе закемарил…
А когда глаза продрал —
всё как раньше…
Вновь промашка:
вновь суха его рубашка;
вновь задумался Иван:
«Но теперь совсем не Глашка!?
Я ж сидел спиною к двери…
Знать из импортной матерьи,
защищат, знать, от воды…
Вот жа выдумали звери!
Ладно-ть, что врагов корить,
буду я и так ходить,
только б надобно погладить…»
И пошёл утюг просить
у отходчивой соседки.
Та утюг давала редко,
всё боялась, что пропьёт,
всё ж утюг – не табуретка.
Но на это раз дала!
Гладить стал, тоска взяла,
всё морщинится рубаха,
как не гладишь – во дела!
– Да-аа… как следует напиться
не успел… мать! – матерится
Огородников, – Не сплю,
а уж сон кошмарный снится.
Постоял. Утюг отнёс.
«Кто-то шутит… и всерьёз!
Самого себя, аж, жалко,
и, не просто так, до слёз…»
Ваня в «чуйствах» прослезился,
остограммился, побрился,
влез