И опять наступило время ахет, и волны Ятрау омывали ноги божественных статуй зелёной и красной кровью, принося плодородный ил, а в застойных водах гуляли священные ибисы. В деревнях веселились люди, пили пиво, делились лепёшками с бедными, и однажды нашли толстяка, чтобы катать его в лодке и величать его богом Хапи, намазав маслом живот и водрузив на его плешивую голову подобие короны из тростника. Но сбежалась стража и стала хлестать их плётками, а потом принесли на носилках жреца, и он велел людям пасть ниц и просить прощения у благодатного Хапи за содеянное. И люди часами стояли в мокрых полях на коленях. Праздник кончился.
“Процветай, процветай же, Хапи, процветай же, всё оживляющий, с дарами полей приходящий!”
Для усердной молитвы Сехмет всех нас собрали в храме, чтобы умилостивить львиноликую, несущую и смерть, и исцеление, ибо гнев богини велик и страшен. Принесли трещотки и колокольцы— отгонять духов болезней – и чаши с мутной водой и с водой прозрачной, чтобы богиня очистила воду. И окуривали её благовониями, привезёнными из страны Пунт. И в этом мареве мирры и ладана я увидел одиноко стоящую фигуру незнакомого молодого жреца. Оказывается, он жил при храме уже несколько дней, а я его не замечал. Мы оба были странные: у него были веки в складочку, а у меня – верхняя оттопыренная губа. И мне показалось, что это нас как-то роднило. И он так загадочно мне улыбался. Назавтра меня переселили в светлое помещение с двумя лежанками и сказали, что я назначен к молодому жрецу в услужение. И тогда я узнал, что со временем он должен был стать главным писцом храма. Он быстро прошёл обряды посвящения, а я обижался и ревновал, потому что на меня не обратили внимания, не захотели немножко повысить и всё оставляли при нём. А ведь это я спал со змеёй! Когда мы познакомились поближе, я понял, что человек он очень добрый. Мне нравилось просто сидеть около него, и странное чувство охватывало меня: вокруг разливалась ласкающая тишь, когда он занимался письмом или чтением папирусов. Однажды я спросил его: “Зачем лягушек, за которыми я ухаживаю, скармливают ибисам? Ведь это так несправедливо!” А он ответил, что я неточно построил своё высказывание, поэтому в моём мире такое случается. Как он сложно выражался! И я не понял. Хоть и силился понять. Но я был так счастлив при нём! Это счастье продолжалось тысячи лун, оно не закончилось и тогда, когда его не стало. Я не ощутил его ухода. Ночью он сел, хотел взять воды и повалился набок. Я подумал, что он уснул. После похорон жрецы принесли мне верблюжье одеяло в подарок от его родственников из западных земель. Это была непозволительная роскошь. Я удивился и порадовался, что писец Божественного Писца, мой дорогой друг, сообщил им обо мне. Одеяло было добротным, и оно сослужило мне хорошую службу: